Сорок третий

— Почему прячетесь? Солдат должен вас видеть, а вы его. Чтобы никаких будок!

А иногда для большей убедительности он, старый кавалерист, с юмором вспоминал походы конармии:

— А как мы тогда? Будки на коней не надевали. Шли открытыми для всех — и в дождь и в стужу.

И сам строго следовал этому правилу. Вот и сейчас я видел, что, несмотря на меховую бекешу, Мерецков в открытой машине поеживался от пронизывающего ветра, то и дело прикрывая лицо рукавицами. Он терпел, и мне пришлось показать свою выдержку.

В пути я спросил Кирилла Афанасьевича:

— Что, последняя проверка? Последние приготовления?

Мерецков объяснил, что вплоть до 11 января, чтобы скрыть от вражеской разведки готовящуюся операцию, войскам было запрещено приближаться к исходным позициям. Вышли они только в эту ночь, надо посмотреть, как войска устроились, как готовятся к атаке.

Прибыли мы в 327-ю стрелковую дивизию полковника Н. Полякова. Она стояла на главном направлении удара, восточнее рощи Круглая. Заехали на КП дивизии, потом на командный пункт полка — они были почти рядом. Там вовсю кипела подготовка к наступлению. Здесь мы не задержались, торопились на передовую, в ротные и взводные блиндажи и землянки, где солдаты должны были провести ночь перед штурмом.

Всюду, где мы бывали, завязывалась дружеская беседа. Это был разговор полководца, умудренного большим житейским опытом, который начинал службу в армии солдатом и знал солдатскую душу. Мерецков много не говорил, но обладал удивительным даром разговорить собеседников из рядовых, обычно молчаливых в присутствии начальства, скромных, не любящих говорить о себе. Иногда вопросом, порой репликой, без всяких выспренних фраз Кирилл Афанасьевич подводил их к тому главному, ради чего они завтра идут в бой. Интересовался командующий фронтом, знает ли солдат свою задачу, своей роты, знает ли он, какой противник стоит перед ним, какие препятствия могут встретиться во время штурма рощи Круглой.

Отправились мы в 256-ю стрелковую дивизию Ф. Фетисова. Там заглянули в один из батальонов. Перед бойцами, собравшимися у землянки, выступал старший лейтенант, что-то читал. Незаметно, чтобы не потревожить его, Мерецков подошел, и мы стали слушать. Взволнованным голосом офицер зачитывал клятву, из которой я запомнил такие слова: «Мы идем к тебе, многострадальный Ленинград… Смерть или победа!.. Мы клянемся тебе, Ленинград, только победа!..»

Перед боем в партийную организацию батальона подано много заявлений о вступлении в партию. Разные по содержанию, но немало и характерных для всех лет войны: «Прошу принять меня в партию. Если погибну, считайте меня коммунистом».

Парторг пожаловался генералу, что вот не успели все заявления рассмотреть. Мерецков на минуту задумался, а потом сказал:

— Надо успеть. Это святое дело. А если не успеете, скажите бойцу: «Ты не о смерти думай, а о победе. Зачем тебе погибать? Мы тебя живого в партию примем. Пусть немец погибает…»

Попрощался командующий с бойцами, и мы отправились в обратный путь. Возвращались в темноте, по запутанным лесным дорогам. С нами был адъютант Мерецкова, высокий, красивый офицер по фамилии Борода. Он сидел рядом с водителем и указывал дорогу. Проехали немало, пора уже быть командному пункту, а его все нет. Остановились. Мерецков вылез из машины, за ним и я. Оглянувшись, он спросил:

— Борода! Правильно мы едем? Куда?

— Едем правильно! — бодрым голосом ответил адъютант и после небольшой паузы добавил: — А куда — не знаю…

Громкий смех нарушил ночную темень лесной глухомани. Поняв, что мы заблудились, Мерецков уселся рядом с шофером и по каким-то заметным одному ему, бывалому воину, приметам вывел машину на верный путь.

Спустя много лет после войны я навестил больного Кирилла Афанасьевича на его даче. Он полулежал на широком диване и тихим, глухим голосом говорил со мной. Чтобы его развеселить, я напомнил о нашей поездке, с Бородой. Кирилл Афанасьевич и впрямь развеселился. Он сказал, что с того времени фраза Бороды «Едем правильно, а куда — не знаю» стала на его фронте при- словием, ее повторяли, плутая по тяжелым волховским дорогам.