Сорок третий

Он сошел бы с ума или пустил себе пулю в лоб, если б то, что происходило у него в душе, не разгадали другие. Первым позвал Лубана к себе Вукаленка. Это было еще за Птичью.

- Вот что, бургомистр, бери тол - и на железную дорогу. Иначе загнешься. Иди к Феде - он у нас главный подрывник. Научит, как и что делать.

Когда Лубан уже выходил из комнаты, Вакуленка задержал его.

- Нас тут половина таких... У кого убили жен, детей. Но надо жить. Вот увидишь - уложишь пару фашистов, и станет легче...

Федя - щуплый, чернявый паренек лет восемнадцати. Отца его, председателя сельсовета, замучили фашисты, как только пришли в село.

Жизнью Лубан не дорожит, смерти не боится. Федину науку - как подбираться к железной дороге, закладывать, маскировать мину - перенял с первого раза. Второй эшелон - паровоз и двенадцать тяжелых пульмановских вагонов - он пустил под откос сам. Железнодорожному инженеру не надо долго учиться, где и как находить места диверсий, закладывать заряды, выбирать нужный момент.

Потом было разрушение дороги возле Хлудов, подрыв еще нескольких эшелонов, которые Лубан - теперь уже командир подрывников Батьковичского отряда - провел с блеском, с отчаянной решимостью. И потеплели, видя бесстрашие, хмельную отвагу бывшего заместителя бургомистра, партизанские сердца, исчезли хмурые, настороженные взгляды. Только, наверно, никто не знает, что минуты, когда Лубан лежит в зарослях, держа в руках протянутый от взрывателя шнур, или пулей летит под откос, поставив нажимной взрыватель на виду у эшелона, являются как раз тем забвением, когда его хоть на время покидают жгучие, неприкаянные мысли.

Бальзам на незаживающую рану Лубана кладет женщина. Еще тогда, когда в Пилятичах решалась судьба беглецов из местечка, Лубан выделил из группы женщин Зину, заметил в ее глазах благосклонность, сочувствие к себе. Случай свел их через два месяца, когда он уже твердо ходил по земле, смело глядел людям в глаза.

Женщина позвала, и он пошел к ней. Точно две одинокие, с перебитыми крыльями птицы, они стремительно, как только бывает на войне, сошлись, сблизились. Война отнимает жизнь, женщина ее возвращает.

III

Одинокой тенью блуждает по пилятичской улице Миша Ключник. Он в наряде: проверяет посты, караулы. Тысячеголосым хором квакают на болоте лягушки. На огороды с лозняков наползает завеса тумана. Небо ясное, звездное. Между двух осокорей на школьном дворе висит полкраюхи месяца. Едва слышно попискивая, носятся над соломенными крышами хлевов летучие мыши.

Миша снимает с плеча, приставляет к штакетнику винтовку, садится на скамейку. Как раз напротив хаты бывшего волостного бургомистра Спаткая. В темноте белеет калитка. Вчера на крыльце этой хорошо знакомой хаты Миша пережил неслыханное мужское унижение.

Больше двух месяцев, когда, уйдя из Пилятич, партизаны стояли за Птичью, затем кочевали по чужим селам, ждал Миша свидания с Зиной.

Он только вчера вернулся с задания. Вечером кинулся к Зининому двору. Он и подарок ей нес - перстенек, выточенный им еще за Птичью из серебряного, нэпманских времен, полтинника.

Она встретила его на крыльце, даже в хату не пустила. Красивая, теплая. Глядя в глаза, сказала:

- Не ходи ко мне, Миша. Не срами. Тебя любила и отлюбила. Человек есть у меня. Люблю его.

- Я замуж тебя возьму, Зина!

- Поздно, Мишенька. Надо было брать раньше. Теперь я сама выбрала.

Как топором отрубила. Он ушел. Допытываться не стал. В таких делах решает женщина.

Уже выбравшись со двора, озираясь, чтоб убедиться, что никого поблизости нет и никто не видел его позора, Ключник задрожал. Жгучая догадка опалила его так, что боль по Зине сделалась невыносимой. Лубан, только он! Еще тогда, в канун весны, когда Ключник отказался выполнить приказ Батуры и не расстрелял немецкого прихвостня, Зина нахваливала Лубана. При нем, Ключнике. На свою голову он спас немецкого холуя...

Он понимает, почему Зина осмелела. О Лубане заговорили. Бывший немецкий начальник времени не теряет, искупает свою вину.

Ненавидя, пылая местью к Лубану, какой-то частицей души Ключник завидует ему. Без году неделя в партизанах, а уже прославился. А он полтора года тянет лямку, и о нем ни слова. Бегал, прятался, на карачках ползал, когда от полицаев было не продохнуть. Кто гарнизоны насаждал? Тот самый Лубан. Почуял, сволочь, что пахнет жареным, мигом перестроился. Шкуру спасая, семьи не пожалел. Батура был прав: стрелять надо гадов. А теперь им почет.

Ничего, еще будет справедливый суд. Пускай сто эшелонов взорвет Лубан, а то, что красноармейца застрелил, припомнится.

Зина тоже - из гадючьего племени. С одним бургомистром жила, потом побежала к другому. Лясы готова точить с кем угодно, а липнет к начальникам.

Ключник чувствует, что немного несправедлив к Зине. Теперь Лубан не начальник. До конца дней будет он искупать вину, да и оправдается ли?