Сорок третий

Из Надиной хаты Бондарь выходит в полночь. Звездное, ясное висит над землей небо. Деревня спит. В темноте сереют прясла, суслоны. У ворот шевелится неясная фигура и сразу же исчезает. Большаков, очевидно, ставил часового.

3

Из ольшаника Бондарь смотрит на местечко. Разрослось оно, расширилось — темной улицы, которая тянется до отцовского двора, при Бондаре не было. Она образовалась из усадеб хуторян, которые переселились из разных мест.

Центр местечка — за железной дорогой. Огней не видно. Тускло светится глаз семафора, блестят в полумраке стрелки.

Бондаря сопровождают Топорков и двое партизан. Они залегли за пнями. Отец запаздывает. Третий раз за войну приходит Бондарь к отцу, но так и не видел местечка. Он знает, что ничего особенного в нем нет. Нет друзей-товарищей, с которыми вместе учился. Окончив школу, они разлетелись по белу свету. Местечко заводов не построило, но инженеров, техников, таких, как Бондарь, капитанов дало немало.

Впереди маячит неуклюжая тень, слышится шарканье, топот. Бондарь вздрагивает. Ему кажется, что идет несколько человек. Наконец видит — отец ведет на поводу коня. Стреноживает его на опушке, сам же, озираясь, направляется в ольшаник.

Бондарь обнимает отца. За последний год он еще больше похудел, высох. На продолговатом лице торчит узкая, клином, бородка, на голове — знакомая, николаевских времен шапка со сломанным козырьком. Но старик еще шустрый.

— Живешь, значит? — спрашивает отец, как только проходит суетливая неловкость первой встречи.

— Надо жить. Может, знаешь, немцев гонят во все лопатки.

Старик довольно хмыкает:

— Знаю. Почему нет? Только зачем тебя отсюда забирают? Надя говорила. И намекала, что имеешь большой чин. Как будто полковник. Разве и у вас дают полковников?

— Дают. — Бондарь улыбается. — Погоны есть. Командиров в армии, как и прежде, офицерами называют. Но я, наверно, отвоевался. На курсы еду. Как прогонят немцев, буду работать где-нибудь здесь.

— И то хорошо, — голос у отца веселый. — К вам, слышно, самолеты прилетают. Когда будешь в Москве или где-нибудь там, поищи братьев. Петро, если жив, наверняка уже генерал. До войны корпусом командовал. Степан, должно быть, тоже в армии. Учителей на войну берут. Вот разве только одного Андрея не взяли. Найди хоть кого-нибудь и напиши, что мы живы и здоровы. Может, они между собой переписываются, будут о нас знать…

У Бондаря нарастает в горле соленый комок. Беспокоится отец за сыновей.

— Ты себя береги, отец. Я за тебя боялся. Немцы, сам знаешь, что делают с партизанскими семьями..

— Ничего они мне не сделают. Жандармы раз допрашивали, так я прямо отрезал, что мои сыновья в армии. Карточки показал. Тебя в местечке никто не видел, и я от них отобьюсь. Себя береги. Полицаи вас силой взять не могут, так идут на хитрость. Засады устраивают. Иногда ночью где-то тут близко располагаются. Только я не выследил где. Похоже, в сосняке под Кавеньками.

С левой стороны от Росицы вдруг летят в небо осветительные ракеты, гремят взрывы, густо трещат выстрелы.

Старик встрепенулся:

— Что это?

— Не бойся, отец. Партизаны на совхоз наступают. Хотим забрать коров, раздать погорельцам.

— Ну, тогда мне негоже тут стоять. — Старик торопливо обнимает сына за шею, целует в губы. — Я давно тебе хотел сказать… Жену разыщи. Баб всяких может быть много, а жена одна. Приезжай к нам с ней. Мы ее еще не видели. Прощай, сын…

Старик торопливо подбегает к коню, распутывает его, ведет к усадьбе. Около Росицы гремят взрывы, пулеметная пальба. На станции гаснет несколько огней.

Бондарь, чтоб лучше все видеть, выбирается на прогалину. Подходит Топорков с охранниками.

— Дают прикурить, Павел Антонович, — говорит Топорков. — Немцы в местечке хвост поджали. Ни звуку. Боятся, гады.

По всему видно, бой разгорается в нашу пользу. Стрельба слабеет, зато там, где совхоз, вздымаются над лесом багровые отблески. Партизаны, наверно, жгут хлева. Впервые за свою лесную жизнь Бондарь наблюдает бой издали, как посторонний человек, и от этого на душе тоска, тревога.

— Пошли, хлопцы. Пока дойдем до Дубровицы, пригонят коров.

По пням, напрямую группа идет в Кавеньки. Перед деревней партизанский заслон. Если немцы не ринутся наперерез, заслон отойдет к Дубровице. Времени мало, скоро начнет светать.

Купы сосенок у дороги стоило бы обойти. Но Бондарь спешит.

Пулеметная очередь резанула, когда группа подбиралась к самому леску. Партизан, шедший впереди, падает, как подрубленное дерево. Бондарь ощущает сильный, будто железным молотом, удар в грудь, падая и уже теряя сознание, успевает подумать: «Тот самый сосняк. Отец предупреждал…»

По сосняку палят с двух сторон — кавеньковский заслон и Топорков с уцелевшим партизаном. Ручной пулемет скоро затихает — видимо, полицаи удрали. Дрожа от возбуждения, Топорков склоняется над Бондарем.

— Жив. Поедет не учиться, а лечиться. Носилки нужны.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Спустя три дня после сожжения овчарни — новый пожар. Партизаны налетели на Росицу, разогнали гарнизон, забрали скот. Карту Шкирман составлял не зря.

Вечером к Мите прибегает встревоженный Андреюк.