Сорок третий

День стоит солнечный. От выпитого «шнапса» кружится голова. Вилли, отойдя в сторону, оглядывает околицы села. Они довольно красивы. Перед ним зеленая равнина, окаймленная с северной стороны подковой синеватого леса. Если закрыть глаза, то такой пейзаж можно представить в любой стране, где Вилли за войну побывал, даже в самой Германии. Разница в том, что иной тип селений. Но у славян они, пожалуй, одинаковы. Дерево и дерево. Кирпичных зданий мало.

С левой стороны на горизонте подымаются к небу сизые дымы. Операция развертывается. Она протянется самое малое месяц, и дыма за это время Вилли наглотается вдосталь. Проклятая война!..

К зданию подъезжает грузовик. С него сбрасывают канистры с бензином. Запертые в здании женщины и дети каким-то образом увидели канистры, поднимают отчаянный крик. Истошно голосят.

Крики и стоны жертв будоражат эсэсовцев, поэтому они спешат. Вилли совсем не командует — солдаты знают свое дело лучше, чем он сам. Бегая наперегонки, они обливают бензином стены, углы, стараясь занять как можно большую площадь. Дом вспыхивает, как огромный костер. Пламя охватывает строение сразу, перекидывается на крышу. Трещат, отрываясь, носятся в воздухе пылающие куски гнилого дерева. Стоять вблизи от пекла опасно.

Крик в охваченном огнем здании просто невыносим, он переходит в сплошной, дикий вой. Слушать его ужасно. Это выше человеческих сил. От такой музыки можно сойти с ума. Солдаты, чтоб заглушить крики людей, беспрерывно стреляют из автоматов. Вилли тоже стреляет.

Через час все было кончено. С обеих сторон занялось огнем село. Солнца не видно. Неба не видно. Вокруг только огонь и дым. Вилли чувствует, как в его душе растет что-то дикое, звериное. Теперь совсем не страшно колоть, резать, бить, уничтожать живое. Видно, так чувствовали себя древние германцы…

9

Когда из придорожных кустов совершенно неожиданно для взвода начинают сечь пулеметные очереди, Вилли охватывает отчаянный страх. Он падает на землю, как падают все, кто идет в соседнюю деревню, зеленеющую впереди. «Засада!» — мелькает в возбужденной голове Вилли.

Нелепое положение, западня. Полчаса назад по проселку промчались мотоциклисты, проехал бронетранспортер. Партизаны их не тронули.

Выстрелы меж тем нарастают. На дороге гремят взрывы. Бандиты забрасывают взвод гранатами.

Вилли, прижимаясь к земле, сползает в канаву, в липкую болотную грязь. Его осыпает комьями черной земли.

Партизаны не дают поднять головы. Вилли и стрелять нечем. Автомат вместе с фотоаппаратом пропал. Но почему другие молчат? Тридцать человек было во взводе. Натиск неожиданный, бешеный. Неужели все убиты?

В двух шагах от него слышится чужой, возбужденный говор. Кто-то перепрыгивает через канаву. Режет слух отчаянный крик, и вслед за ним раздается выстрел. Еще несколько криков и выстрелов. «Боже, — молится Вилли. — Спаси меня. Ты видишь: чужой смерти я не хотел. Никогда не стрелял. За сегодняшнее прости — заставили. Будь справедлив, отец небесный…»

Вилли лежит ничком. Прикидывается мертвым. Как избавление слышит несколько автоматных очередей. Стреляют из-за канавы, с болота. Но снова бухают выстрелы, рвут землю гранаты, и через несколько мгновений все стихает.

Вилли переворачивается, открывает глаза. Над ним тихое синее небо. Плывут легкие белые облачка. В ту же минуту Вилли немеет от страха. По канаве, подкидывая зад, мчится что-то грязное, отвратительное. Вот оно добегает до Вилли, взбирается на грудь, визжит, ластится. «Моя смерть пришла», — думает Вилли, видя на себе выпачканного в грязи Питера, а над собою, по обе стороны канавы, хмурые фигуры. Партизаны в лозовых лаптях, в обычной крестьянской одежде. Держа наперевес винтовки, они молча разглядывают Вилли.

— Вылазь, фашист! — говорит один из них, белявый, без шапки, пожалуй одних лет с Вилли.

Вилли выбирается из канавы. Он теперь совершенно спокоен и, понимая, что настала последняя минута его жизни, чувствует неловкость оттого, что грязный, в испачканной одежде, что вовсе не похож на солдата.

— Был там? — парень показывает рукой на село, от которого еще поднимаются столбы сизого дыма.

Вилли кивает головой.

Гремит выстрел, и в последний свой миг Вилли видит зеленую равнину, окаймленную синеватым лесом, — местность, которую ему часто приходилось видеть и на родине.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

День тревожный: дымы вокруг местечка поднимаются в разных направлениях. Старший лесничий Лагута по месту дымов почти зрительно видит деревни, которые горят. С северной стороны — Мохова, Пилятичи, Пажить, Литвинове, с западной — соседний с местечком лесной хутор Лубы и Нехамова Слобода, с юга — Кобылковичи, Будное.

Настроение у Лагуты отчаянное. Старый дурак, жизнь прожил; а ума не набрался. Занять теперешнюю должность заставили обстоятельства. Но зачем он нюхался с немцами, налаживал выпивки, гулянки? Люди видели это, глаза им не завяжешь. Теперь он пропал…

«Проклятая жизнь, — думает Лагута. — Крутит, вертит человека, как в водовороте, и, куда она повернет, не разгадаешь».