Сорок третий номер…

Голота облизал пересохшие губы. Много раз побывав на волосок от смерти, зная, какое у нее ласковое дыхание, какой томный взгляд, какие соблазнительные речи, он почему-то именно сейчас боялся ее, как никогда. Всякий раз, оказываясь со смертью один на один, Андрей удивлялся, что она вовсе не жуткая старуха с косой, а красивая, молодая женщина с черными, колдовскими глазами и ослепительной, белоснежной улыбкой. Она звала его, убеждала, ласкала. А он каждый раз находил в себе силы не поверить ей.

Тогда, в пятьдесят шестом году, она почти соблазнила девятнадцатилетнего Голоту. Тот готов был уже упасть в ее горячие и сладкие объятья, отдаться ее пылкой нежности и страстному желанию, но что-то в последний момент удержало его, оттолкнуло и протрезвило. Наверно, виноградарь упросил господина повременить еще…

Закончив школу, Андрей попытался поступить в петрозаводский машиностроительный институт, но провалился на первом же экзамене. Он и сам не знал, почему выбрал именно этот ВУЗ. Машиностроение интересовало его не больше, чем любая другая отрасль народного хозяйства. Точнее – никак не интересовало. Впрочем, и к гуманитарным наукам у юного Голоты не было ни малейших способностей. Последние два года он едва перебивался с «неудов» на тройки, а осенние переэкзаменовки стали для него привычным делом. Удивительно, что он вообще закончил десятилетку. Если бы не тетя Таня, почему-то убежденная том, что «мужчина должен получить высшее образование», он давно бы подался в ремесленное училище, как и десятки его ровесников.

К восемнадцати годам Андрей стал похож на свою мать в молодости: темноволосый, белолицый и худой, с карими живыми глазами и тонким носом, он тем не менее мало отличался характером от того паренька из коммунальной ленинградской квартиры, из такого недавнего детства. Он слыл робким и немногословным, но стоило ему постоять часок с мужиками в пивной, его словно подменяли. Дремавшие где-то, до поры до времени, бесшабашность и отвязная дерзость лезли наружу. Голота становился вспыльчивым и невоздержанным на язык. Он задирал окружающих, сквернословил и упивался собственным бесстрашием. Он был готов на самые сумасбродные и отчаянные поступки. Обретенная смелость окрыляла, а безнаказанность – окрыляла вдвойне.

Однажды, изрядно хлебнув портвейна, Андрей вышел из рюмочной и стал мочиться прямо на тротуар.

– Щенок! – услышал он за спиной чей-то голос. – Ты что творишь, бессовестный?!

В ответ Голота быстро повернулся и перевел струю на возмущенного прохожего.

Андрея доставили в отделение милиции. Там, после часового разбирательства, дело о хулиганстве решили не заводить, но протокол задержания отправили по месту жительства. Участковый несколько раз прочитал бумагу и недоверчиво поморгал: «Голота? Этот тихоня? Не может быть!..»

– Не ставьте его на учет, товарищ лейтенант, – упрашивала тетя Таня, – парень только жить начинает. Совершеннолетие – через месяц.

– То-то и оно, – вздохнул участковый. – Уже в совершенных годах, балбес, а ума не нажил! Ну ничего… Армия сделает из него человека.

Спустя две недели после провального экзамена в институт Андрей получил повестку.

Он сидел в одних трусах в душной комнатушке призывного пункта на шаткой деревянной табуретке перед мутным зеркалом и с тоской наблюдал, как мягкими хлопьями падают на пол его волосы, бесцеремонно выкашиваемые холодной механической машинкой. Молодой солдатик – ровесник Голоты – по-хозяйски щелкая стальными ручками этой машинки, то и дело поглядывал в зеркало на своего подопечного и беззлобно ухмылялся:

– Красавец!.. Был вороной – стал бритый!..

Андрей несмело провел рукой по голове, присмотрелся к своему новому облику в тусклом отражении и тяжело вздохнул. Он выглядел жалко. Впалый, бледный живот, торчащие ребра, худые плечи. А лицо, казалось, утратило знакомые черты. В нем появилось что-то чужое. То ли заострился нос, то ли увеличился лоб, то ли глаза стали больше и ярче, и теперь это лицо рядовой Голота будто примерял на себя заново – вместе с пилоткой и гимнастеркой.

Его определили служить в мотострелковый полк, что входил в состав гвардейского Особого Корпуса, дислоцированного в Венгрии.

Спустя почти год, дождливой октябрьской ночью, Андрея, как и сотню других его сослуживцев, инструктировали в особом отделе дивизии.

В просторной комнате за широким столом, похожим на стол экзаменатора в институте, сидели трое: командир полка подполковник Шматко, начальник особого отдела майор Василишин и комсорг батальона лейтенант Равич-Щерба. Краснощекий комсомольский вожак только минувшим летом закончил училище и попал служить в Особый Корпус, но уже успел прослыть среди пехотинцев занудой и выскочкой.