Сорок третий номер…

Андрей послушно поднялся. Она подошла к нему вплотную и обвила рукой шею.

– Попробуй из такого положения поднять что-то с пола. И если бы там лежал нож, ты бы его даже не увидел!

Голота был потрясен. Такого простого и вместе с тем кардинально важного открытия в своем прошлом он даже не мог ожидать.

– Почему ты молчала?! – он хлопнул ладонью по столу. – Почему скрывала от меня истину?

– Чтобы не разбудить в тебе что-то темное и злое. Жажду мщения, например. Страдания души – большое благо, даже если раскаиваться не в чем. А вот ответное зло, как правило, ни сожаления, ни угрызений совести не вызывает.

Андрей вытаращился на нее, словно не доверяя собственным ушам.

– Ты соображаешь, что говоришь? Мои мучения – ничто? Ладно. А моя смерть?! Меня же приговорили к расстрелу за то, чего я не совершал!

– Ну не расстреляли же… – развела руками Веста.

Остаток дня Голота провел в тягостных раздумьях. Он молча бродил по комнате, зачем-то передвигая стулья, или сидел за столом, рассеянно листая прошлогодний журнал «Огонек», который Веста обычно подкладывала под горячий чайник.

– Поел бы… – робко просила женщина. – Опять зачахнешь.

Она испытывала досаду на свою болтливость и силилась чем-нибудь отвлечь Андрея от его горестных мыслей.

– Представляешь, Игор поймал сазана! Килограммов семь, не меньше. Он и зимой рыбачит. Даже когда озеро леденеет. С утра уйдет далече, едва видать, сверлит лунку и сидит до темноты. Будешь уху, Андрюша?..

Голота выходил на крыльцо, долго сидел на ступеньках, устремив невидящий взор в забрызганную сумерками пелену гаснущего дня, и беззвучно плакал.

– Андрей! Не рви мне сердце, – взмолилась Веста, когда он в очередной раз уселся за стол листать потрепанный журнал. – Скажи что-нибудь!

Он вдруг поднял на нее глаза и медленно, словно в забытьи, произнес:

– Мне нужно в Петрозаводск.

Веста охнула и села на кровать.

– Я так и знала! Какая же я болтливая дура! Больше ты от меня ничего не услышишь! Ни о прошлом, ни о будущем!

Эта угроза неожиданно подействовала. Голота встрепенулся, вскочил со стула и бросился к ее ногам.

– Конечно! Конечно! – шептал он, обнимая колени Весты. – В Петрозаводск! И чем быстрее тем лучше! Милая… Родная… Любимая… – он попеременно целовал ее руки. – Ты не понимаешь! Я не собираюсь мстить! Я хочу во всем разобраться! И это мой единственный шанс вернуться к нормальной жизни. Больше не бояться, не прятаться…

Веста вздохнула.

– Это ты не понимаешь, Андрюша… Тебя уже нет для людей! И воскресить тебя, признать свои ошибки – это подписать себе приговор. На такое мало кто способен. Пожалуй, никто…

На следующий день Веста засобиралась в дорогу. Она приготовила старый рюкзак, две холщовые сумки, достала из комода кургузый полушубок из свалявшегося кролика и теплые сапоги на толстом каблуке.

– Ты куда? – нахмурился Голота. – Что за сборы?

– В Куолисмаа, на Большую землю. Докуплю кое-что по хозяйству, продуктов еще… Надо успеть, пока не замерзло озеро. Оно стынет подковой. Километр от берега – лед, а дальше – снежная каша. Ни пешком, ни на лодке уже не выбраться.

– Я с тобой, – заявил Андрей. – Помогу к тому же.

– И думать не смей! – отрезала Веста. – Нельзя тебе в город. Никак нельзя.

– Да кто меня там узнает?

Она обхватила его голову и прижала к своей груди.

– Не упрямься, Андрюша… Береженого Бог бережет.

И Голота остался. Он долго стоял на крыльце, провожая взглядом знакомую фигурку, ежась от пронизывающего ветра и с тревогой щуря глаза, потом вздохнул и вернулся в дом.

…В прокуренном кабинете городского прокурора висела напряженная тишина. Было слышно, как неугомонные шахматные часы тикают в шкафу, отсчитывая секунды до ответного хода. Штырь нервно елозил в своем кресле, опустив кулаки на коричневое сукно стола и играя желваками. Напротив него, небрежно откинувшись на стуле, сидел Недельский и разглядывал собственные ногти. За тяжелой шторой в окне дрожал ледяной сумрак, подрисованный с этой стороны виньетками сигаретного дыма. Карта Петрозаводска за спиной прокурора темнела пятнами озер и почему-то напоминала сейчас репродукцию картины Дали, на которой два лебедя отражались на водной глади в виде слонов.

Резко затрещал телефон, Недельский вздрогнул, убрал руки под стол и вопросительно уставился на Штыря. Тот схватил трубку и хрипло заорал:

– Да!.. Идет?! Наконец-то! Меня ни с кем не соединять!..

Он еще не успел положить трубку обратно на рычаг, как дверь распахнулась, и в кабинет спешной походкой вошел начальник КГБ Туманов. За последний месяц он осунулся, охрип и приобрел скверную привычку дергать щекой перед тем, как что-нибудь произнести.

Не приветствуя никого, он бросил на стол папку, отодвинул стул и быстро сел. Штырь уставился на него в ожидании, но тот не проронил ни слова. Прокурор перевел взгляд на Недельского и едва заметно пожал плечами. Туманов, назначивший полчаса назад встречу прокурору и новому начальнику СИЗО в этом кабинете, теперь словно забыл, зачем пришел.

– Может, коньячку? – нашелся, наконец, Штырь. – Мне привезли из Армении. Рекомендую. Семь звезд. – Он потянулся к дверце ящика.