Сорок третий

— Подрывается идея партизанского движения! — горячился Митя. — Свои убивают своего. Одурели там, что ли?

Скептичный Лобик хмыкнул:

— Ты думаешь, так просто разобраться? Поехал на коне полицая.

— Так что, если на полицаевом коне? А мы зачем? Не могли у нас спросить?

Примак подливает масла в огонь:

— Тебе хочется, чтоб все было расписано как в книжечках.

С Примаком действительно смешно получилось. Послали, как и Миколу, работать учителем, налаживать связь с партизанами. А он сам едва ноги унес.

Про случай с Ёсипом Митя все же написал Мазуренке.

В лесхоз забредают пожилые солдаты, заходят в кабинет к Лагуте. Он в такие минуты всегда зовет Митю. Печатный немецкий текст Митя разбирает хорошо, да и разговорную речь стал лучше понимать. Больших трудностей в разговоре с немцами, которые наведываются к Лагуте, нет.

— Табак! — каждый раз требуют они.

Солдатам выдают по восемь сигарет на день. Пронюхав, что в лесхозе есть запас махорки (он выделен для лесорубов), они приходят клянчить курево. Где-нибудь в Германии солдаты, видимо, не отважились бы беспокоить такую особу, как старший лесничий, а в России — не стесняются.

На Лагуту, когда приходят немцы, смешно смотреть. Его широкое, как заслонка, лицо расплывается в улыбке, лесничий суетится, мечется по кабинету. Махорку выписывает безотказно.

В последнее время Лагута все чаще заглядывает в комнатку кассы, берет деньги под расписку. Берет сразу по двести — триста марок — суммы, которые намного превышают его месячный заработок. Рублей, оккупационных марок не хочет, просит рейхсмарки.

Через неделю-две Лагута приносит акты на израсходованные деньги. В них засвидетельствовано, что куплены резиновые скаты для автомашин-газогенераторов, разные запчасти, детали. Где, у кого куплено неизвестно. Митя акты принимает. Немецких денег не жалко. Да кто станет уличать главного лесничего в жульничестве? Банка нет, финансовыми делами никто не интересуется.

Однажды Лагута позвал Митю к себе в кабинет, сунул немецкую газету:

— Прочитайте, что пишут... Может, для себя одно, а для нас — другое?

Митя переводит фронтовую сводку. Советы наступают. Бои в Донбассе, западнее Харькова, под Ленинградом. Все большевистские атаки с тяжелыми потерями для противника отбиты...

— Отбиты, отбиты, — недовольно хмыкает Лагута. — А сами Курск и Харьков сдали. Мелют языками. Брехуны.

Лицо у лесничего насупленное, унылое. Лагута срывается с места, одевается, куда-то бежит. Теперь его редко застанешь в кабинете.

III

Сближение с лесничим приносит свои плоды. То, что Митю арестовывали, а потом он рвался учительствовать в деревню, которая теперь контролируется партизанами, видимо, не забыто.

В местечке учреждена биржа труда. Ею заправляет Дина Липнякова. Та самая, что работала в редакции газеты, писала стихи, а когда началась война — призывала, не жалея сил, сражаться с фашизмом.

И Мите пришла повестка — явиться на биржу. Он не пошел — какого дьявола будет кланяться Липняковой, если у него есть работа? Кобыла немецкая. Слишком много о себе мнит...

Митя показывает повестку Лагуте, и тот обещает помочь. Но, очевидно, забыл об этом, так как через несколько дней по дощатому полу лесхоза загрохал подкованными сапогами унтер-офицер, который руководит строительными работами. Возводятся новые дзоты, роются траншеи — работу ведут местечковцы под наблюдением немцев.

Унтер-офицер знакомый — чаще других приходит за махоркой. На этот раз вид у него строгий.

— Ляпатка, ляпатка, — тыкая пальцем в бумагу, лопочет он с какой-то даже радостью. — Шрайбен никс гут, ман мус мит ляпатка арбайтен...[1]

Митя идет с немцем к Лагуте. Лесничий вьется возле немца вьюном.

— Пан унтер-офицер, битте... Прошу вас. Работник мне нужен. Прошу вычеркнуть из списков, пан унтер-офицер.

Митя благодарен Лагуте. Фактически он выручил дважды: осенью взял на службу, теперь — не отпустил. Только почему? Неужели Лагута о чем-нибудь догадывается?..

В лесхозовской бухгалтерии тоже произошли очевидные перемены. Еще месяц назад тощая, высохшая фигура Кощея возвышалась над столом до конца рабочего дня. Главбух истово щелкал костяшками счетов, зло поблескивая из-под стекол очков на бухгалтеров, картотетчиков, как бы подавляя их своим усердием. Теперь он часто опаздывает, иной раз совсем не является на работу.

В бухгалтерии в такие часы — раздолье. Служащие собираются в боковушке — такой же, как и Митина касса, комнатушке, — подолгу курят, обсуждают новости.

Слишком развязывать язык, конечно, не приходится. Старшим бухгалтером работает Коростель, родной брат заведующего финансовым отделом. Он толстый, с выпуклыми, как у быка, глазами. Когда заходит разговор о фронте, Коростель просто немеет от страха. Отступления немцев боится.

Остальные работники вести с фронта обсуждают со смаком. Бухгалтер Осоцкий, старый, седой, с тонким интеллигентным лицом, иной раз специально останавливает Митю:

— Что слышно, молодой человек?

Митя рассказывает ему немножко больше, чем остальным.