Сорок третий

Нет, уходить одному нельзя. Могут прицепиться к Лобику, Миколе. Немцы только того и ждут. С Михайловым договоренность. Искрой в сознании мелькнула догадка: если не провокация, тогда один Адамчук мог написать фамилии. Гад! Вместе с Гримаком был в лесу, выдавал склады, теперь за шкуру дрожит.

— Не волнуйтесь, — говорит Митя, выпроваживая мать из хлева. — Идите спать.

Из застрешья, из тайника Митя достает пачки листовок, подготовленные для полицаев, делит на две части. Большую отдает Шарамету.

— Раскидаешь в полиции. Натыкай где только можно. Напишем еще специальные записки Гвозду и начальнику полиции. Я тебе их утром отдам.

План у Мити такой. Немцы хватятся, когда кто-нибудь из полицаев принесет им листовку. Записки, адресованные Гвозду и Зыскевичу-Будиловскому, надо просто подкинуть немцам. Почерк Адамчука подделает Сергей. Образец есть — Адамчуково послание, которое Митя так и не передал старому Поперечке.

Расчет простой. Если Адамчук посылает записку Гвозду, то шпик не так чист. Ведет шашни с партизанами, служит и вашим и нашим. Его донос на Митю можно воспринять как поклеп. Может, и Гримаку Митя поможет?

Митя бежит к Сергею. Еще очень рано, только начинает светать. Сергей трет сонные глаза, вначале ничего не понимает.

— Подделай почерк, как в этой бумаге, — объясняет Митя. — Только точно, чтоб не подкопались. Напиши Гвозду и Зыскевичу по нескольку теплых слов. Мол, знаем о вас, благодарим за помощь...

С Гримаком случилось вот что.

У Гопалы, кожевника, который выделывает шкуры, была свадьба — выдавал замуж дочку. Гопала — человек здесь новый, живет на окраинной улице, за которой до самого леса поле. Кроме родни, соседей Гопала пригласил в хату нужных людей — бухгалтера Гримака, который работает в финотделе, контролируя доходы ремесленников, и Гвозда — он, по существу, компаньон, забирает у Гопалы товар, из которого тесть шьет сапоги. Полицай Базыль Круглый, по прозвищу Лататай, притащился сам. Не пропустит ни одной гулянки.

Застолье богатое. Столы ломятся от обильного угощения.

У Гримака приподнятое настроение.

Недели две назад сотский из Кавенек зашел в управу, на ухо шепнул Гримаку, что его хочет видеть нужный человек. Сев на велосипед — в Кавеньках порядком наросло недоимок, — бухгалтер финотдела съездил в деревню и там, в кустарнике, за огородом сотского, встретился с Адамчуком.

Адамчук требовал: надо убить Крамера. Гримак ничего не обещал. Он понимал, почему дорожный мастер жаждет крови: боится свидетеля. Крамер знает, что именно Адамчук выдал место нахождения партизанских складов, назвал тех, кто был в отряде. У самого Гримака руки чистые: тогда, в сорок первом, из леса он пришел последним.

Гримак решил уйти в лес. Лучше самому взять винтовку, чем быть сообщником Адамчука. Дома Гримак припрятал самые ценные вещи, предупредил жену. Детей нет, нет больше смысла прятаться в норе, а тряпье наживут.

За столом у Гопалы Гримак оказался рядом с Гвоздом. Бухгалтер пьет часто, не дает передышки и соседу.

По натуре Гримак человек добрый, немного беззаботный, а если подвыпьет, то еще более общителен с людьми.

— Слушай, Левон, — говорит он, обняв раскрасневшегося Гвозда за плечи. — Не пора ли нам с тобой подумать о спасении души?

— Ты о чем говоришь?

— Про лес говорю. Из немецкого наступления вышел пшик. Наши придут, спросят, что делал?

Гвозд побледнел. Стукнув кулаком по столу, он закричал на всю хату:

— Люди, он зовет меня к бандитам! Он сам партизан, люди!

Такого оборота Гримак не ожидал. Нервы его сдали. В одно мгновение он перевернул стол, бросился за дверь.

Гримак, очевидно, убежал бы, так как уже почти достиг полоски ржи за околицей, если б не ринулся вдогонку дюжий как конь полицейский Лататай. Догнал, заломил за спину руки.

Когда Гримака вели через суточки — так называется проулок между огородами — Гвозд под видом обыска сыпанул беглецу в карман горсть патронов к нагану.

Вечером жандармы перетрясли Гримаковы пожитки, арестовали жену.

IV

Освобождены Орел, Белгород...

Вот и произошло то, о чем было столько дум, тревог, мучений. Отныне лето не служит немцам, сказка про русскую зиму кончилась. Больше не пойдет вперед, подымая по дорогам, большакам густые облака пыли, храброе германское воинство. Не будет в немецких сводках сообщений о внезапно захваченных чужих городах, громких реляций, народного срама, особенно трудно, остро пережитого теми, кто оказался под немцем.

Москва это понимает, салютует войскам сотнями пушек. Первый за войну салют! На нашей улице праздник...

Огненно-радостного, возвышенного, пи с чем не сравнимого настроения Мите хватает на то, чтобы по-прежнему встречаться с товарищами, забывать об опасности, которая ходит по местечку в образе жандармов, полицейских, шпика Гвозда.

После подкинутых листовок и записок жандармерию охватила паника. Не тронули пока никого. Разматывают жандармы клубочек. Гвозд, видно, насчет Мити закидывал удочку. Знает, что он якшается с Шараметом.

Гримак был последним партизаном из числа тех, которые когда-то вернулись в местечко. Таки и его съел Гвозд.