Сорок утренников (сборник)

— А от тебя, Стригачев, я вообще не ожидал такого. Боевой, понимаешь, командир, обстановку не хуже моего знаешь, а поддерживаешь всякие высказывания!

— У меня не высказывания, товарищ старший лейтенант, — упрямился Белугин, — а законные требования. Передо мной поставлена задача, но чтобы ее выполнить…

— Чтобы ее выполнить, у тебя не хватает мужества! — закончил Охрименко. — Так и скажи.

— А если скажу, что изменится?

Охрименко замер, повернувшись всем корпусом к старшине и даже шагнул вперед, чтобы стать с ним рядом — плечом к плечу.

— Болтать научился, Белугин, вот что. Раньше другим был.

— Так ведь и вы раньше были другим, товарищ старший лейтенант…

— Это в каком смысле? — ротный прищурил один глаз.

— Больше о солдате думал, вот в каком, — вступился за Белугина Стригачев, — а на Лешку нечего давить, он своего требует. Лично я его требование поддерживаю.

Мухин видел, как темнеют, уходят куда-то вглубь глаза Охрименко, становясь неразличимыми, непонятными…

— Ну вот что, други мои: хотел я с вами по-товарищески, по-человечески потолковать, обмозговать, как лучше сделать, а выходит, ошибся. Не понимаете, не хотите понять главной задачи. В таком случае, остается приказ. Он у вас есть, так что «извольте випольнять», как говорил преподаватель по тактике энского Краснознаменного военного училища Серафим Григорьевич Раменский.

— Серафим Геннадьевич, — тихо сказал Стригачев.

— Что такое?

— Полковника Раменского зовут Серафим Геннадьевич.

Охрименко недовольно фыркнул, вышел из укрытия. Уже уходя, сказал:

— Как его зовут — не имеет значения. Для вас сейчас главное — взять кладбище. И произойти это должно не позднее шести ноль-ноль по московскому времени. Вам ясно, товарищи командиры?

Только один Мухин сказал «ясно», остальные промолчали. Когда ротный ушел, Мухин спросил:

— А почему — как можно больше шума?

Оба взводных странно на него посмотрели и, ничего не сказав, пошли каждый к своему месту, от которого через несколько минут начнется для них путь к новым испытаниям.

4

Огонька БЭ-ЭМ-ПЕ все-таки подбросил. Тот же самый артдивизион, но уже укороченный на одну батарею, минут десять ковырял снарядами и без того не единожды перепаханное поле, кладбище, сокрушая камень памятников, кирпич ограды, часовню под сенью деревьев и сами деревья, так некстати оказавшиеся на пути людей. За короткий этот артналет батальон сумел миновать лишь часть обширного поля. Оставалось еще больше половины, дальше начиналось кладбище и село Залучье с его кривыми улочками, дотла сожженными домишками, втоптанными в грязь огородами, курятниками, сарайками и крохотными баньками на уходящем к реке косогоре.

К ним, этим банькам, с самого начала было приковано внимание Мухина. Издали, да еще в полутьме, он принял их за немецкие танки, потом стал ждать пулеметной очереди или меткого снайперского выстрела…

— Не туда смотрите! — крикнул Дудахин. — Влево смотрите, влево!

Во фланг наступающему батальону шли танки. Их было не больше десятка, но на ровном поле, где находилась рота, ей хватило бы и двух штук…

— Принимай решение, командир! — снова закричал Дудахин. Младший лейтенант и сам силился припомнить что-то подходящее из НСД[2], но в памяти почему-то вертелись две-три строчки из тоненькой, голубовато-серой книжицы с пятиконечной звездой — памятки бойцу-истребителю танков: «наиболее уязвимыми… местами танка являются смотровые щели, моторная часть, гусеницы…»

— Ну что же вы? Командуйте! — кричал Дудахин. — Людей погубим!

Но Мухин уже вспомнил.

— Танки слева! Расчетам пэ-тэ-эр— в цепь!

Принесли противотанковые ружья, шлепнулись с ними в грязь возле ног младшего лейтенанта.

— Сюда давай!

Сползли в окоп. Воды по колено, но окоп — в полный профиль, воевать можно…

— Наводить в головной!

— А младшенький-то наш — орел! — дурашливо хохотнул Дудахин. Похоже, он и сам знал, что надо делать, этот старший сержант…

— Орел, — серьезно ответил Рубцов.

Ах вы, милые, дорогие товарищи! Сердцем, видно, поняли, что сейчас нужнее всего вашему «младшенькому»!

— Есть головной!

— Огонь!

Издали не видать, то ли недолет, то ли промазал…

— Обождать бы малость, — говорит пэтээровец. У него широкое рябое лицо, на правой щеке — плохо заживший рубец. Фамилия солдата, кажется, Лямин…

— Обождать бы, говорю, малость.

— Приказываю: огонь!

Почти одновременно на темно-сером контуре танка обозначились три вспышки — соседи тоже не зевают.

— Заклинь ему башню, Лямин! Бей по смотровым щелям!

— Знаю, не впервой! — сердито хрипит Лямин.

Оставив пэтээровцев, Мухин перебежал на левый фланг к Дудахину.

— Приготовить противотанковые гранаты!

— Да готовы уже.

— Выделить гранатометчиков!

— И это сделано.

— Пойдешь с ними, Дудахин.

— Я?!

— Ты.

Роли как будто переменились. Теперь «младшенький» уже не просто младший по возрасту, а, как и подобает, младший лейтенант — командир взвода.

— Рассредоточь людей, выдвинь вон до той траншеи, видишь?

— Так точно, вижу. Гаврилов, Ужов, Лоскутин, со мной! Четвериков, Сергиенко — занять воронки справа!

Да, роли переменились. Теперь взвод не Дудахина будет слушаться, а его, Мухина — Петра Мухина — младшего лейтенанта.