Сорока

Родители искренне обрадовались, увидев Ксению. Дружно посетовали на то, что она их забыла, не звонит, не приезжает, и, ежеминутно расспрашивая то об одном, то о другом, потащили на кухню. Перед ней поставили огромную тарелку наваристого борща, а когда Ксения ее осилила, настал черед мяса, тушенного с черносливом. С туго набитым ртом Сорока тем не менее умудрилась похвастаться, что ее перевели в отдел культуры, что скоро выйдет ее первый материал о звездах эстрады. Мама радостно кивала Ксении, не забывая подкладывать ей на тарелку то одну вкуснятину, то другую, папа курил вечную трубку. Да, у родителей было тепло и уютно, даже домой уходить не хотелось.

Часа через два, когда закончился обмен «горячими новостями», Снегиревы отправились в большую комнату. Ксении очень нравилась ее фамилия, и даже выйдя замуж, она не захотела ее поменять. Олег, помнится, долго ворчал по этому поводу: «Моя — значит, моя. То есть Гориевская», но столкнувшись с упорным нежеланием Ксюши изменить свои инициалы, махнул на все рукой.

Сороке вдруг бросилось в глаза, как постарела мама. Она всегда выглядела «на пять с плюсом», обладала стройной, подтянутой фигурой, и, надо сказать, поклонники время от времени предпринимали отчаянные, но безуспешные попытки добиться ее благосклонности. А сейчас перед Ксюшей была женщина неопределенного возраста, какая-то растрепанная, неухоженная. Даже глаза не лучились, как обычно, лукавым озорством, а напоминали две потухших звезды.

Разгадка пришла быстро. Когда отец включил телевизор, чтобы посмотреть новости, которые, надо сказать, повторяли каждый час, мама робко попросила: «Витя, а может быть, ты их лучше попозже посмотришь? Дочка ведь в гостях». Отец в ответ только сердито фыркнул. «Господи, и у них все наперекосяк. Мало, что ли, моей дурацкой семейной жизни, так еще с родителями непорядок. Поскорей бы они помирились. Хотя они вроде и не ссорились? Идиотская ситуация!» — мелькнуло в голове у Ксении.

Сорока посидела у родителей еще полчаса, дежурно ответила на вопрос, как у нее обстоят дела с Олегом, и, нагруженная ворохом подарков, уехала в свой холодный и неприветливый дом.

И снова потянулись дни «великого молчания». Никто больше не предпринимал попыток поговорить, решить все возникшие проблемы. Неясно, сколько бы еще продолжалось такое положение дел, но тут заболел Барс. Он не любил носить с собой «лишнюю», по его мнению, одежду, даже если планировал вернуться домой не раньше наступления сумерек, и вот как-то майским вечером его просквозил коварный ветерок. Поднялась температура, а вместе с ней пожаловали и все остальные симптомы простуды: кашель, насморк и головная боль. У Ксении, как она потом с горьким смехом рассказывала Майе, проснулся материнский инстинкт, и она принялась ухаживать за заболевшим: приносила ему в комнату чай с малиной, прикладывала к горящему лбу смоченные в ледяной воде платки. Одну ночь, когда Барсу было особенно плохо, она вообще провела без сна. Олег воспринимал все как должное. Но по крайней мере он заговорил с Ксенией, Первыми его словами, обращенными к ней, были: «Что-то я себя хреново чувствую. Свари мне, пожалуйста, бульон».

Когда Олег уже встал на ноги, слегла Ксения. То, что она не отходила от заболевшего, дышала с ним одним воздухом, все-таки сыграло свою гнусную роль. С утра она ничего не сказала Барсу, решила просто прогулять занятия и как следует отоспаться — авось само пройдет. Но не тут-то было. К вечеру Сорока ослабела настолько, что с трудом поднималась с кровати: кружилась голова, и в горле стоял мерзкий привкус соплей.

Когда Олег наконец-то вернулся домой, у Ксении в голове была только одна мысль. Она ужасно хотела что-нибудь съесть, поскольку ее желудок уже начинал громогласно протестовать, требуя пищи. Правда, при мысли о мясе или рыбе ее с души начинало воротить, но какой-нибудь захудалый супчик сейчас был бы весьма кстати.

— Олежек, покорми меня, пожалуйста. Я, кажется, тоже простыла.

— А что, сама не можешь?

— Не могу, как видишь. Могла бы — давно сама бы поела.

— Еще новости! Хочешь есть — иди на кухню. Кроме того, у меня сейчас срочное дело, я убегаю.

— Олежек, это же недолго: просто подогрей суп и принеси мне тарелку и кусочек хлеба.

— Я тебе русским языком сказал, что занят. Переходи на самообслуживание.

И, подхватив барсетку, Барс вышел из комнаты. На глазах у Сороки появились непрошеные слезы. Такого обращения она не заслужила! Стоило ли вообще ухаживать за мужем, чтобы потом услышать такие слова?

Она проревела целый час. Потом на нее снизошло какое-то отупение. Ей было уже все равно, что сказал или еще скажет Барс, все равно, что завтра она снова прогуляет работу и университет. Затем словно ниоткуда пришла мысль: «Если я о себе не позабочусь, этого не сделает никто». И она, превозмогая слабость, поднялась с постели и двинулась в сторону кухни. Попавшаяся навстречу свекровь шарахнулась от нее, как от привидения.