Сороки-убийцы

Клэр также ошибалась, полагая, что прыжок с башни обязательно должен быть обдуманным шагом. «Он ни за что не бросил бы меня одну, хотя бы не предупредив заранее». Не обязательно так. Алан мог проснуться поутру и решить сделать это. Мог напрочь позабыть о том, что скоро выходит книга. В любом случае был шанс, что он умрет прежде, чем ее издадут. Какое это имело для него значение?

Рассказ Клэр был интересен в другом. До сих пор я даже не подозревала, сколь многое из своей личной жизни вплел Алан в «Английские сорочьи убийства». Знал ли он, еще до диагноза, что это последний его роман? «Мы были пиратами, искателями сокровищ, солдатами, шпионами». Говоря это Аттикусу Пюнду, Роберт Блэкистон рассказывает также о детстве Алана. Алан любил шифры — Роберт перестукивался кодом через стену спальни. Здесь же анаграммы и акростихи. Робсон стал Осборном. Кларисса Пай решает анаграмму в кроссворде из «Дейли телеграф». Мог ли Алан спрятать внутри книги тайное послание, какие-то сведения, известные ему о ком-то? Что за сообщение это могло быть? Раз уж на то пошло, если он знал что-то такое ужасное, за что его убили, то зачем ходить вокруг да около? Почему не выложить все напрямую?

Не могло ли это послание быть скрыто в последних главах? Некто украл их по этой причине и одновременно убил Алана? В этом есть некоторый смысл, хотя приводит к вопросу о том, кто мог прочитать их. Если такой человек вообще был.

До ужина оставалось часа два, и я решила прогуляться до Касл-Инн. Нужно было проветрить мозги. Уже темнело, и Фрамлингем приобрел заброшенный вид: магазины закрылись, улицы опустели. Проходя мимо церкви, я разглядела среди надгробий движущуюся тень. Это был викарий. Я видела, как он скрылся в храме, с шумом закрыв за собой дверь, и, повинуясь порыву, пошла следом. Мой путь пролегал мимо могилы Алана. Как-то жутковато было представить его лежащим под слоем свежей земли. Я находила этого человека холодным и молчаливым в общении. Теперь он стал таковым навеки.

Прибавив шагу, я вошла в церковь. Внутри она была большой, гулкой, полной сквозняков, с фресками разных веков на стенах. Этот век для храма оказался, видно, не самым лучшим. От двенадцатого столетия остались арки, от шестнадцатого — чудесные резные потолки, от восемнадцатого — алтарь. А что принес ему век двадцать первый? Атеизм и безразличие. Робсон находился за кафедрой совсем недалеко от двери. Он стоял на коленях, и на миг мне показалось, что он молится. Но потом я увидела, что он возится у старой батареи отопления. Священник повернул ключ, зашипел скопившийся внутри воздух, потом забулькала наполняющая трубы вода. При моем приближении он обернулся и, смутно вспомнив меня, с трудом встал.

— Добрый вечер, миссис...

— Сьюзен Райленд, — напомнила я. — Мисс. Это я расспрашивала вас про Алана.

— Сегодня меня расспрашивала про Алана куча народа.

— Я задала вопрос, не притеснял ли он вас.

Викарий вспомнил и отвел взгляд.

— Мне кажется, я уже сообщил все, что вы хотели знать.

— Вам известно, что он вставил вас в свою последнюю книгу?

Это его удивило. Он провел ладонью по щетине на подбородке.

— Что вы имеете в виду?

— Что викарий из книги очень похож на вас. У него даже имя схожее.

— А про церковь Алан упомянул?

— Про храм Святого Михаила? Нет.

— Ну тогда ладно. — Он помолчал немного, потом продолжил: — Для Алана весьма типично говорить про меня гадости. Такое у него было чувство юмора, если это можно так назвать.

— Вы его не слишком любили.

— Зачем вы задаете подобные вопросы, мисс Райленд? В чем именно ваша цель?

— Разве я вам не сказала? Я была его редактором в «Клоуверлиф букс».

— Понятно. Боюсь, я ни одного его романа не прочел. Меня никогда не интересовали детективы и триллеры. Я предпочитаю научную литературу.

— Когда вы познакомились с Аланом Конвеем?

Викарию не хотелось отвечать, но он видел, что я не собираюсь останавливаться.

— По правде говоря, мы вместе учились в школе.

— Вы были в Чорли-Холле?

— Да. Я приехал во Фрамлингем несколько лет назад и немало удивился, увидев Алана в числе своих прихожан, хотя службы он посещал крайне редко. Мы с ним одного года рождения.

— Ну и... — (Робсон молчал.) — Вы сказали, что у него был властный характер. Он третировал вас?

— Не уверен, что вполне уместно обсуждать подобные дела, и уж тем более сегодня, — вздохнул он. — Но если вам так важно это знать, особенность ситуации заключалась в том, что его отец был директором школы. Это давало Алану определенную власть. Он мог сказать или сделать что-нибудь эдакое и знал, что никто из нас не осмелится перечить ему.

— О чем именно идет речь?

— Ну, давайте скажем, что это были розыгрыши. Уверен, Алан именно так их видел. Но они бывали весьма обидными и болезненными. Мне лично он доставил немало неприятностей, но все это теперь травой поросло. Что было, то прошло.

— Что он сделал? — Викарий все еще запирался, поэтому я надавила на него: — Это очень важно, мистер Робсон. Я уверена, что со смертью Алана не все так просто, как кажется, и все, что вы скажете, — строго между нами, — может очень помочь.