Сороковник. Части 1-3 (+1 гл. 4 части)

— Придётся потерпеть, дорогуша, я же к вам ко всем как-то приспосабливаюсь. Хотя никто не оценит, чего мне это стоит. — Скорбно вздыхает. — Ива, это Аглая, она довольно миленькая, и даже сообразительна. И не гляди на меня так: хоть она и красотка, но я младенцами не питаюсь. Всё. Осваивайся. Через полчаса жду тебя в столовой, я же обещал тебе горячие пончики!

— И шоколад! — кричу я вслед. — Я всё помню!

Стоим мы с этой напуганной-перепуганной девочкой друг против друга, а я совершенно не знаю, что мне с ней делать и как себя вести. Должно быть, она тут недавно и сама не сообразит, с какого края за дело взяться. У Кэрролов мне с Мартой повезло, та — стреляный воробей, все порядки знала, и не она меня, а больше я её слушала; а как быть с этой пигалицей? Можно подумать, я с малолетства при горничных…

— Ой, — вдруг говорит златокудрое дитя, и голубые гжелевские глаза раскрываются широко, как у куклы. — А это кто?

Конечно, это мой непоседливый маленький рыцарь, которому не сидится на месте; решил полюбопытствовать, что там, в большом мире творится, и высунулся у меня из-за пазухи. Хорошо, что девочка не из пугливых, а то подняла бы визг на весь дом.

— Это, — пересаживаю ящерка на плечо, — моя персональная домашняя зверушка, и к тому же — друг и защитник. Зовут его Рикки, он не кусается, если его не обижать, любит молоко и всякие вкусняшки, но без меня его, чур, не кормить. Договорились?

— Договорились, — заворожённо отвечает она. — А можно его погладить?

Мой зверёк так и вспыхивает изумрудными чешуйками, так и переливается, и на робкий девичий вопрос снисходительно пригибает голову. Гладь. Дозволяю. От меня не убудет.

Так вот и налаживаются контакты с местным населением.

Аглая оказывается девушкой достаточно шустрой, просто стеснительной. Приступ робости сменяется безудержной болтовнёй, и пока она готовит мне ванну, я успеваю понять из нескончаемого словесного потока, что вся женская часть обитателей этого дома поголовно влюблена в своего не совсем юного, но такого обаятельного господина, который, к сожалению… Ну, тут всё ясно. Наш бабник на самом деле ограничивается поддержкой образа ловеласа и плейбоя, а в реальной жизни достаточно разборчив.

Я заглядываю в гардеробную с совершенно пустыми полками и шкафами. Зеркало над невысоким комодом отражает по пояс растрёпанную особу, с обгоревшими скулами и носом, довольно-таки осунувшуюся, и только теперь я понимаю, что выпавшие на мою долю перипетии меня далеко не украсили. Позавчерашний день я провела в дороге, под солнцем, и, должно быть, тогда же здорово поджарила личико, а что не почувствовала — так не удивительно, если паладин был рядом. Добрый сэр, как я теперь понимаю, ненавязчиво избавлял меня от всех неприятных ощущений, сопровождающих утомлённого в дороге путника… путницу. Впрочем, обветренное и малость покрасневшее лицо — ещё полбеды, а вот то, что предстала я этаким пугалом перед доном Теймуром, можно сказать, почти свёкром, — не радует, хоть и задним числом. Вспомнить только этого дона — холёного, ухоженного, аристократа, ничего не скажешь… а тут я, простушка неумытая. Хорошо, что на тот момент я не подозревала, как выгляжу, ибо в Михелевских апартаментах зеркал не водится. А то бы ни один позитивный настрой не помог.

А вот новый мой родственничек, похоже, на мою внешность не обратил внимания, хоть и эстет. Или он просто тактичен?

Уже с неловкостью смотрю на обветренные руки. Сегодня, на реке, и солнца было полно, и ветра… Тент тентом, а дозу ультрафиолета и в тени можно схватить, особенно с моей чувствительной кожей. Я же не загораю, а просто шпарюсь от лишней солнечной дозы, а тут их два, светила-то.

Понуро плетусь в ванную, где, помимо пушистого необъятного халата и таких же пушистых полотенец, обнаруживаю на подзеркальном столике объёмистую баночку с неизвестным кремом, а может — мазью. Надо же. Выходит, кто-то заметил моё бедственное положение, позаботился.

Рикки принюхивается к цветочному пару, издаёт приглушённый булькающий звук и начинает в нетерпении топтаться на моём плече, а стоит мне сделать шаг к ванне — срывается в воду, как заправский тритон. Ещё и недоволен, когда приходится потесниться, чтобы дать место мне, громадной и объёмистой. Наконец, приноравливается нырять с моих коленок. Горе с вами, с фамильярами, думаю, невольно поёживаясь от щекотки, один норовил поближе подкатить, и тоже в ванной, другой вообще меня как трамплин использу…

И вдруг я едва не задыхаюсь от возмущения. В ванной! Ворон!

Карыч, подлец, попадись мне только! Надо было тебя притопить, хоть маленько. Узнаю, что ты своему любимому хозяину меня в пене транслировал — шею сверну обоим!