Сороковник. Книга 4

Ещё не жарко, утренняя прохлада задержалась в тенистых кущах, а потому тут, в моём убежище, комфортно, славно, усыпляюще. Задумавшись над книгой, я даже не замечаю, как впадаю в лёгкий транс. Многим знакомо такое состояние: когда долгожданный покой, одиночество, тишина, разбавляемая разве что шорохом листвы да птичьим посвистом, способствуют переходу в нирвану, в нечто среднее между сном и явью, ещё не дрёмой, но уже не бодрствованием. И я ничуть не удивляюсь, заслышав поскрипывание песка на дорожке под чьей-то лёгкой поступью, и шорох платья.

Женщина, вошедшая в беседку, мне незнакома, но ведь это сон, да? В него любой может заглянуть без приглашения… Она не спеша, присаживается, шурша парчовым расшитым серебром и жемчугами сарафаном. Постукивают, сталкиваясь при каждом её движении, мелкие драгоценные камушки, коими щедро обсыпаны подол и пышные рукава рубахи. В какой-то момент мне кажется, что это Морана, до того похожа; но нет в лице пришелицы той пугающей снежной бледности, да и взгляд — тёплый, лучистый, как у…

— Ну, здравствуй, Ванечка.

Вместе с её словами приходит и Знание. Как это и бывает во сне — само собой.

Вот ты какая…

Мама Игрока…

Родительница удивительных существ и Демиургов. Хозяйка дорог, перекрёстков и судеб. Проводница в иные миры. Богиня земли и дождя, покровительница ремёсел, женщин и домашнего очага.

Отчего-то в данный момент меня больше всего смущают собственные босые ноги, и я поджимаю их, пряча под длинным платьем.

— Здравствуй и ты, Макошь.

И вовсе некстати вспоминаю шёпот Игрока: «Нет, так нельзя! Мама…»

— Перестань, — моя гостья болезненно морщится. — Это было бы с моей стороны низко — устраивать разбирательства. Локки получил своё, и получил по справедливости. Как мать, я страдаю от его боли, но ведь и тебе в своё время было тяжело наказывать девочек за проступки, не так ли? Иногда, чтобы ребёнок понял тяжесть свершённого, нужно поставить его в угол.

— Уж больно не сравним угол-то, — только и нахожу, что сказать.

Богиня грустно улыбается.

— Масштабы, конечно, разные, что и говорить. Да ведь кому много дано — с того много и спросится, так ведь? Ах, Ванечка, мне ли не знать… Ещё когда он отнял у тебя память, пусть и чужими руками, стало ясно, что добром для него это не кончится. Мой сын преступил черту дозволенного: вмешался в предопределённую судьбу, да к тому же на чужой территории. Демиургам и богам запрещено творить в мирах, кроме своего, а он — решил, что сойдёт с рук, или не заметят. Слишком часто я его выручала до этого, вот и привык. Моя вина, разбаловала…

— А что с ним сейчас? И почему, зачем я ему… мы ему сдались-то? — Поняв, что разборок не будет, я набираюсь храбрости, чтобы задать давно уже мучающий меня вопрос. — Мы что — где-то перешли ему дорогу?

— Ты же слышала Морану: он хотел сделать из Маркоса Тёмного Властелина. Выдавить постепенно из его сознания всё светлое, натравить против отца, сделать злым гением Гайи — чтобы, в конце концов, у его Героев появился достойный противник, в лучших традициях ваших земных игр, которые он к тому времени обожал. Мальчик заигрался. Вот тогда я поняла, что в его-то годы он, пожалуй, чересчур инфантилен. Впрочем, в тот раз пришлось за него заступиться на Совете… Да, у нас тоже есть свой Совет, представь себе, если проводить параллель с вашими реалиями…

Персик в руках богини распадается на две половинки и очищается. Да, вот это я понимаю: сама терпеть не могу прикосновения к губам шершавой кожицы, пусть даже её и называют поэтично «бархатистой»… Не успеваю опомниться, как одна из половинок подплывает ко мне.

— Видишь, наши вкусы во многом схожи, — с улыбкой говорит Макошь. — Я ведь не просто так тебя полюбила. Хоть на Земле магии не так уж и много, ты неплохо ею распоряжалась, и всё — во исполнение моих заветов, хоть и не подозревала об этом. Поэтому-то я за тобой и поглядывала. — Делает протестующий жест, заметив моё возмущение. — Нет, ты не игрушка, а я не кукловод, не уподобляй меня моему сыну. Я не заставляю, я лишь творю обстоятельства и свожу людей вместе, а уж их дело — выбрать. Тебя ведь никто не просил брать Магу за руку, когда его мучили кошмары? А его — никто не гнал под балкон к случайной попутчице, с приглашением встретить рассвет. Однажды ты сама пригласила Васюту остаться, а до этого — он поцеловал тебя по своему хотению и велению сердца, хоть и не знал, кого любит — пришелицу Иоанну или потерянную Любаву. Это ваши выборы, дорогие мои.

Она подаёт мне платок — вытереть пальцы, липкие от сока, и на уголке батиста я вижу знакомую вышивку.

— Да-да, считай, что привет тебе от Ольги… Первую дочь так Ванечкой и назовут. А знаешь, что было бы, не потянись ты к Васе? Сказать?

Только сейчас на меня накатывает волна ужаса. Я, наконец, понимаю, с кем встретилась лицом к лицу. Но, сглотнув комок в горле, киваю.