Сороковые... Роковые

Он сгреб обоих и прижал к себе. Мальчишки плакали. Если Гринька ревел в голос, то Василь плакал молча, и у Лешего защемило сердце:

— Ну-ка, ну-ка, Никодимкины внуки, дайте я на вас погляжу?

Он отстранил их немного и, оглядев, сказал:

— Вытянулись-то как, худющие, бледнющие, не кормит вас Ефимовна, что ли?

— Кормит, она кормит, — проворчал Гринька, утирая рукавом слезы, — картопля да капуста, грибы-от ешчё. Остальное усё повыгребли!

Леший, держа доверчиво приникшего к нему Василя, опустился на лавку.

— Василь, ты меня слышишь?

Тот кивнул и как-то вопросительно посмотрел на Лешего.

— Про Волчка хочешь узнать?

Тот опять кивнул.

— Жив твой Волчок, дома остался. Нельзя ему сюда, пристрелит сдуру какая-нибудь сволочуга. Он тоже по вам скучает. Вот потеплеет, спросим разрешения у Краузе, и придете ко мне, — он ласково погладил своей огромной лапищей голову Василя. — Ефимовна-то где?

— Да до деда Ефима побегла, ён чаго-сь обешчал из яды дать.

Прибежавшая вскоре Ефимовна очень обрадовалась, что Леш жив.

— Волновалась, как ты там один, может, и случилось чего, времена-то какие, жуткие.

— Все нормально, — гудел Леш, раздеваясь, — тут вот я мальцам кой чего припас, — он вытаскивал из бездонных карманов какие-то сверточки, — малинка вот лесная, мало ли простынут, мясца сушеного немного, медку лесного, травки вот на чай, — мальчишки сидели не шевелясь. И он, усмехнувшись, сказал:

— Гринь, у меня теперь в карманах как у твоего деда, чего только нет. Ну-ка, Василь, залезь-ка в задний карман, там Волчок вам привет прислал!

Василь засунул тонкую руку в карман и радостно заулыбался, вытащив полную горсть орехов. Орешник всегда находил Волчок и тащил за штанину Василя или Гриньку к нему, где по полдня и обитались детишки.

— Вот ведь, животина, умнее многих людишек, пакостников. Сам приволок в зубах мешок с орехами и положил мне на колени, как бы говоря — орехов-то мальцам возьми, — гудел Леш, рассказывая Ефимовне про Волчка, Василь же счастливо улыбался, грызя орешки.

— Гриня, ты теперь Бунчука не бойсь, я его малость потрепал, да и Краузе ему добавил. Он, гад, забыл, кому жизнью обязан, ну а я память ему подправил. Ежли только вякнет чего в их сторону, Марья, смело иди к Фрицци, Фридриху то есть. Не бойсь, говори как есть! Не думаю, что Бунчук чегось выкинет, но мерзавец первостатейный, будьте все внимательны.

— Жизнь-то человеческая три копейки перестала стоить, вон, в Радневе, пару дней назад двух мальцов застрелили и только за то, что объедки попытались стащить, — вздохнула Ефимовна. — Дед Ефим сотов, вот, немного дал для ребятишек, они с бабкой Марьей всю зиму то яблок сушеных, то груш, травки, вон, для чая, огурцов соленых, Стеша свой хлеб всегда приносит. Вот и живем-выживаем. Наши-то яблоки сушеные, все выгребли — я сглупила, не убрала подальше, а им, гадам, понравились, вот и выгребли все, а все ребятишкам витамины какие были б. Ну хоть грибы не взяли, вот варю супец им, да меняюсь с бабами на что кто имеет. Егорше дочка вон крупы перловки малость дала, поделился, супец-то посытнее с ней. Ох, ну до весны доживем — там травка пойдет, полегче будет. Лишь бы у них батька уцелел, все не сироты будут. У нас, окромя этих Еремцов, Гущевых, народ-то наоборот дружнея стал, Марфа Лисова, вон как пленным подмогнула вовремя!

Ефимовна рассказала про возчиков воды.

— У них сейчас одни свои остались, подлых нет, а девки-то наши, Стеша и Марфа, стараются им погуще супец-то оставлять, хоть не такие доходяги стали, да и старший Краузе, ещё человеком остался, делает вид, что не замечает… При Фридрихе-то орет и наказывает, а без этого, сушеного, неплохо к нам относится.

— Ну, Карлуша всегда либералом был, этот, старший, в Эльзу пошел. Та же как ржавая селедка была, а и вреднючая… Помню я её ещё в девках, да… папенька Иоганнн «выгодную партию» Карлуше подгадил… Ну да недолго она его изводила, прибрал Господь! — перекрестился Леший.

Пришла уставшая, вся какая-то поникшая Стеша, увидев Леша оживилась:

— Наконец-то хоть одно родное лицо увидеть! А то все хари кругом!

Ефимовна вытащила чугунок с праздничным ужином — картошку с грибами и небольшим, мелко-мелко порезанным кусочком мяса. Ребятишки ели, обжигаясь и спеша.

— Вот как стали жить, едим, торопясь, как бы не отняли, в любой момент могут нагрянуть всякие… — вздохнула Стеша, — когда уж наши придут, полгода ещё нет как под немцами, а кажется — целый век.

Мальчишки, наевшись, начали зевать. И Ефимовна шустро загнала их на печку, сама тоже пошла в закуток:

— Устала я чего-то, пойду тоже спать а вы посидите, поговорите.

И сидели возле печки лесник со Стешей, тихонько переговариваясь…

— Стеш, а крестник твой выжил ведь, поклон передавал нижайший, сказал что вечный тебе должник.

— Тагда и деду Ефиму, и Егорше он должон, они жа его углядели.

— Стеш, — совсем понизил голос Леш: — Михневич объявился недавно.

— Да ты што? Живой Панаска?