Сороковые... Роковые

— Варь, даже если гнилые и были — в полицаи и всякое другое дерьмо вряд ли бы полезли, у нас все знают, чем война закончилась, но ты права — мне сейчас вас всех роднее нету. Я и там, дома, если что, любому из вас доверю все… Вот Серега… ведь такой засранец был, зажравшийся, высокомерный, хамоватый. Я, честно, его недолюбливал, а ща, смотри — шелуха, ну, как, вон, кора с такого корявого бревна счистилась, и под ней оказалась такая древесина, ну типа лиственницы… я где-то читал, что лиственница под водой много лет на плотине пролежала, стала совсем как железо. Вот и Серега такой же, уверен, он по возвращении абсолютно другим станет. Вряд ли он по тусовкам-девочкам по-новой начнет шляться, а то бутылку виски за штуку баксов на танцульках купить — плевое дело, на футбол в Италию-Англию слетать — не фиг делать… Эх, да и все мы теперь другие стали, проверку на прочность ох какую проходим. А Ищенко? Толстый, рыхлый, одышливый. Я ваще его дедком считал, никуда не годящимся, а у мужика не голова — Дом Советов. Ну что, Варвара Хвёдоровна, будем дружить там, дома??

— Спрашиваешь! Кому я ещё могу душу свою раскрыть после всего, вы же вот они, рядом, вам и говорить много не надо, по междометиям поймете! Мужики, не сговариваясь, стали все носить на шее ключи от квартир, которые были там… вдали. Первым повесил себе такой оберег на шею — Ищенко. — Прикид у нас теперь похлеще чем у бомжиков, кухвайки улетные, штаны ещё лучше, опорки вон, сапоги трохвейные только у двоих, а чё, мужики, им сносу не буде! Мне думается, в фильме старом, про беспризорников, они приличнее одеты. Это Варюха джинсы сохранила, а наши-то только на пугало цеплять, ни одна ворона не прилетит, испужается! Вот представь, попадешь ты в подъезд, а ключа от квартиры нет — сидеть на лестнице? Да первый же сосед ментов вызовет, личность-то подозрительная. А там докУментов нет — посиди, милок, до выяснения. А так, мало ли, ну появимся такие вот развеселые, дома отмоемся-отогреемся. Паспорта нет? Да сперли, то-сё, новый выдадут, а ключик, вот он на шее.

На удивленные вопросы жен Серега и Игорек отвечали одинаково «талисман-оберег.»

Подошел март, снег просел, стал рыхлым, Панас по совету Ивана-старшего перенёс планируемую операцию на железке на более поздние числа.

— Вот как лужи появятся — тагда и пойдЕм. Летает же проклятая рама, углядить следы у снягу, и жди через день, а то и раньше — налетять. Не, рисковать не буду — от, занимайтеся пока боевой и физической подготовкою, у армии усё сгодится!

Теперь, после траура у фрицев, все ждали своих, понимая, что наши уже запрягли коней, как говорится. Партизаны повеселели, ждали распутицу, чтобы поддать жару гадам, частенько собирались у командирской землянки, что была устроена под большой елкой. И покуривая адскую смесь, по выражению Игоря, негромко рассуждали, як будеть посля войны…

Мужики старались не особо разговаривать на эту тему, боясь сболтнуть чего-нибудь не то. Одно только твердили все — будут наши в Берлине, и на их поганом рейхстаге ещё напишут дошедшие много чего.

Варю что-то стало мутить, воротило даже от запахов. Она было подумала, что начал давать знать о себе гастрит, старалась есть поменьше, тошнота не проходила. А тут накрыло, хорошо, что в партизанском «ресторане», никого не было кроме Сереги. Он подождал пришедшую из-за елок побледневшую Варю, протянул кружку с водой и спросил:

— Варь, а не подарок ли от твоего Герберта у тебя?

— Да, ладно, Серенький, в мои пятьдесят восемь??

— Варюх, вы с Николаичем, думаешь, только внешне помолодели? Скорее всего, и внутри тоже.

Варя с выпученными глазами плюхнулась на лавку:

— Ты думаешь?

— Варь, я предполагаю, уж очень симптомы такие же, как у Полюшки в первые два месяца. Я не мастак в таких делах, первый раз вот за всю жизнь папкой буду, скорее всего, заочным, но ты-то была беременная, прикинь.

— Эх, тестов здесь нет! Серега, — Варя огорченно посмотрела на него, — а дома я опять старой стану и ребенка, если действительно, беременна, ведь не доношу?

— Варь, а тебе он нужен?

— Серенький, это же… это же, я не знаю, как выразиться. Это же даже не счастье, это больше — но вот сомневаюсь я, что на самом деле. Ведь не было никаких женских недомоганий.

— Варь, — озорно улыбнулся Серега. — Он у тебя вон какой лось, наверняка пробил-протаранил все. Не боись, если родишь, он будет наш общий племянник! Не скажу, не скажу никому — чесслово, поклянусь, хочешь? Вот когда живот полезет — если — тогда сама и порадуешь всех, а так, будем считать — гастрит у тебя вылез.

— Хотя, знаешь, удивительно — вот мы уже десятый месяц здесь, а ведь ни фига никто не болеет, дома то ОРЗ, то ещё какая зараза прицепится. А тут ноги постоянно мокрые, одеты в рванье, а смотри как. Да, мне один дедок говорил в свое время, где-то подо Ржевом совсем в болоте сидели почти два года в окопах, а за всю войну даже не чихнул ни разу!