Sorry, no preview (стихи 1993-2013)

Или это было раньше? Или потом?

Или это память была короткой?

Кажется, мы пережили потоп.

И, кажется, не все уместились в лодке.

Свежеизбранный городничий объявил сначала тюрьму,

а потом амнистию. И, возвращаясь с раута,

джентльмены давили мерзавчиков под хурму

на скамейке у гипсового бойскаута.

1993, Москва

(12.01.2003)

Нескучный сад. Приятная погода...

Нескучный сад. Приятная погода.

Отдохновенье от заветных дум,

которые ни омута, ни брода,

которые не плаха, не колун,

которые бесцветные листочки –

летят себе на-запад-на-восток,

которые ни дня без новой строчки,

которые всё прыг себе да скок...

Журчат себе слегка автоматично,

похожи на Калашников анфас,

и весело садятся в электрички –

платочки, шляпки, ручки... В добрый час!

Плюс-минус цельсий – славная погода,

необозримых лет неслабый ряд...

И голуби... без выхода, без входа,

которые летят себе, летят...

(14.01.2003)

Ванилиада. П. Анохину

Какие-нибудь греки – без родины и надежды –

Воспетые не по заслугам, а просто, было кому воспеть,

Со списком из Илиады, читабельным, как и прежде,

Всего лишь наполовину. А я бы сказал на треть.

Я спрашивал друга Ваню, пивные уняв объёмы:

Зачем тебе греки, Ваня? В пределах родной земли

Вокруг тебя снег и пущи, барханы и водоёмы,

Вокруг тебя океаны и железные корабли.

Вокруг тебя толпы женщин, кивающие китайцы,

Космические астронавты с антеннами на головах...

Ты выстрелом арбалета врагу отшибаешь пальцы,

И Северный Ветер, Ваня, застрял у тебя в усах...

Ещё не открыто много, не налито и не спето:

Широкие горизонты – засучивай рукава...

Ты, может быть, станешь известным – ещё и на этом свете,

И может, ещё напишешь роман «Петушки – Москва».

Ты можешь лететь как птица, ты можешь стоять на рейдах,

Ты можешь мычать как стадо и мчаться как кадиллак,

Читать бгахаватов* гиты, конфуциев или фрейдов...

Зачем тебе Пенелопа? Зачем тебе Телемак?

И Ваня ответил прямо, мужественно и честно,

Сплюнув через забрало на взмыленный круп коня:

– По правде сказать, мне это всё до одного места,

И зачем мне всё это надо, и даже не знаю я!

И тут наступила битва и продолжалась месяц.

И Ваня пошёл рубиться, ракеты метая а цель...

Потом погасили солнце, и Ваня взглянул на месяц.

И дрогнул какой-то мускул на потном его лице...

И – баста! Домой! В Итаку! И осенившись крестно*,

Он взял на плечо привычно свой старенький АКМС,

И поплевал в ладони, и приналёг на вёсла...

И ласково улыбалась Афина ему с небес.

(12.01.2003)

*Так у автора.

Протяжный звук стекал по подбородку...

Неотменимая модальность зримого...

(Дж. Джойс)

Протяжный звук стекал по подбородку

струёй тягучей, собираясь в капли,

и упадая в девственную водку,

преображался жирным птеродактлем.

А тот, сметая липкие стаканы,

стремился прочь из сумрачного мира,

от звукодеев с взглядом наркоманов –

в пучину первобытного эфира...

И – был таков – посланец древней эры,

формальных слов далекий дикий пращур...

Оставив чуть заметный запах серы,

он канул в ночь – зеленокрылый ящер.

И с этих пор я не терзаю лиры,

лелея звук чешуйчатый и зримый...

Не удержать нам чуда в этом мире,

с модальностью его неотменимой.

(12.01.2003)

Фиолетовая тревога...

Фиолетовая тревога,

Серые звёзды. Октябрьская канитель

грузит дождливым пологом...

То ли встали на якорь, то ли сели на мель...

Разожмите зубы, –

стоны протянулись, точно струны над головой.

Захлебнулись трубы.

Зазвенели луки дрогнувшей тетивой.

На груди две дырки –

от пули и от тоски,

на запястье бирка,

на ногах носки.

Голова на шее –

что твои жернова.

Что теперь живее,

камни или трава?

Жёлтая пыль и кривые подъёмные краны

мечутся в сердце моём.

Кто более человек,

крысы или тараканы?

Ни хрена не поймём...

И фиолетовою тревогой

бьются синие жилы под кожей берестяной.

И ветер за пальцы дёргает

ветви,

воздетые пятернёй.

(12.01.2003)

Я сверяю время по электричке...

Я сверяю время по электричке,

проходящей под окнами. В час заката

мне приносят солнце на длинной спичке.

Я прикуриваю. Моя палата

расположена просто: вверху есть нечто

отражающее впадину океана,

впереди же, по-моему, запад… Вечность

далека по-прежнему. И желанна.

(10.01.2003)

Действительно, как лживы были розы...

Действительно, как лживы были розы,

Ребенок, сочиняющий о смерти,

Помпезные, напыщенные грозы

И слёзы, и дешевое «Эрети»,

И вечера, и женщины, и лица,

Добро и зло, терзаемые снова

Заезжим словоблудом из столицы,

И бывшее вначале мира слово…

А было существо с лицом пугливым

И с телом – только-только не хвостатым,

Узревшее тигриный след, правдивый

Настолько, что как-будто полосатый.

И было только чуждое полета

Желание бежать опасной встречи…

И в голове – прообраз пулемета.

И ужас. Бесконечный и навечный.

(10.01.2003)

Поиски символа. В конце длинного коридора...

Чем выше ум, тем тень длиннее ляжет,

отброшенная им на дольний мир.

(Р. Браунинг)

Поиски символа. В конце длинного коридора

ожидаемый выход из минувшей недели.

Количество сигарет как качество разговора,

слабость духа – в числе синяков на теле.