Сорвать банк в Аризоне

Я купил эту прелесть в самом бедном мексиканском районе на юге Тусона за четыреста семьдесят долларов, рассудив, что дожди в Тусоне бывают редко, а на работу я все равно хожу пешком. Машина мне нужна была только для еженедельных поездок за продуктами и для нечастых выездов в город — к примеру, попить горячего шоколада. По моим расчетам, на год ее хватило бы, а потом, улетая из Тусона, я бы просто бросил ее на стоянке возле аэропорта, предварительно отвинтив номера.

Сначала я поехал в ближайший супермаркет и купил бутылку ликера «Айриш крим» и дюжину роз, шесть белых и шесть красных. По-моему, какой-то цвет означал любовь, а какой-то разлуку, но я никогда не помнил, какой из них означает что. Я знал только, что надо избегать желтого цвета — цвета измены, хотя, быть может, именно он был бы сейчас наиболее уместен. После этого я поехал на север, где у подножия горной гряды под названием Каталина жили мистер и миссис Робертсон.

Это был совсем неплохой район, за которым дальше на север и выше в горы начинались районы уже очень хорошие. Моя подруга-шоколадница и Стьюарт как-то рассказывали мне, что раньше, когда еще кондиционеры не были так широко распространены и доступны, богатые тусонцы строили дома в горах Каталина и, таким образом, для них летняя жара становилась на несколько градусов холодней. Эта традиция сохранилась по сей день, только участки под застройку в горах стали гораздо меньше и дороже. А у подножья гор расселился средний класс.

Я никогда не бывал у Инки дома прежде, и поэтому немного опасался, что мой ободранный «Камаро» привлечет к себе в этом районе ненужное внимание. Но мне повезло — небольшой одноэтажный дом Джима и Инки стоял третьим с краю, а на углу наискосок через улицу была какая-то пивнушка, и при ней паркинг. Я припарковался с самого краю, капотом в сторону улицы, спрятав мою черную дверь за заборчиком паркинга и двумя-тремя ветвистыми кактусами сагуаро, которые росли во дворе соседнего дома. По моим прикидкам, Инка еще не вернулась с работы, но, на всякий случай, я вылез из машины, подошел сзади к их дому и осторожно заглянул во все окна. Никого не было. Я вернулся к машине, уселся на переднем сиденье и приготовился ждать, проклиная собственную скупость — кондиционер в «Камаро» не работал, а апрельское солнце еще довольно высоко висело в по-прежнему безоблачном небе.

Новенький Инкин «Додж-Неон», автомобиль, популярный среди эмигрантов, подьехал к дому как раз на закате солнца, часов в шесть. Я увидел, как она поставила его под пристроенный к дому навес — под навесом оставалось место для еще одной машины — и вошла в дом через переднюю дверь. В доме зажегся свет. Я подождал еще полчаса, пока совсем стемнело, и последовал за ней — взошел на крохотное бетонное крылечко и постучал в дверь.

— Кто там? — спросила Инка по-английски, и над дверью зажглась лампочка.

— Это всего лишь я, — ответил я тоже по-английски и сделал шаг в сторону, чтобы меня не видно было в дверной глазок. Я опасался, что Инка, услышав русскую речь или увидев меня в свете лампочки, не станет открывать дверь.

Опасался я не напрасно. Как только Инка приоткрыла дверь и обнаружила, что это я, она первым делом попыталась сразу снова захлопнуть дверь. Но я был начеку и, навалившись на дверь плечом, не дал ей этого сделать. После некоторой молчаливой возни — Инка явно не хотела, чтобы соседи хоть что-нибудь услышали — мы оба оказались внутри дома и я прикрыл за нами дверь свободной правой рукой. В левой руке, которую я держал за спиной, были зажаты розы и бутылка ликера.

Инка была в золотистом домашнем халатике под цвет ее рыжих волос. Она остановилась передо мной, заслоняя своей невысокой фигуркой проход в глубину дома, и продолжала молчать, глядя мне в лицо. Но ее глаза угрожающе блестели, и я понимал, что молчание долго не продлится. В самом деле, секунд через пятнадцать Инка заговорила.

Точнее говоря, Инка закричала, но тихо, а не во всю мощь ее маленьких легких, как это было вчера в ФБР. Но слова были все те же — про мое коварство и ее доверчивость, про то, как я хочу разрушить ее семью и про то, как я подставляю ее, беззащитную женщину, под всяческие неприятности и опасности. При этом кулачками она стучала не по столу, как давеча, а прямо по моей груди.

— А теперь, — сказала она уже поспокойнее, — уходи немедленно. Я тебя видеть больше не могу. И не хочу, тоже.

Конечно, я мог многое ответить Инке. Но я не стал этого делать, а отвел правую руку за спину, переложил розы из левой руки в правую и протянул их Инке. Полежав в моем драндулете, розы чуть-чуть привяли, но все равно были очень хороши, особенно красные, на которых появилась едва приметная, в ниточку толщиной, черная окантовка.

— Это тебе, — сказал я.