Соседи

Пелагея напоила его чаем, укрыла и ночью то и дело прислушивалась: спит, нет? Утром она никуда не пустили его, оставила у себя. Скоро пришла Анна. Павел неловко застеснялся перед сестрой, но она, похоже, отнеслась к их сближенью как к чему-то само собой разумеющемуся. Пока Пелагея носилась по избе, готовя угощение, Анна, скромно поджав под стул ноги, вела с Павлом пустой, обязательный разговор. Сначала он боялся, что Анна начнет выговаривать ему, оставшись с ним наедине, но Пелагея уходила и приходила, а сестра продолжала степенно рассказывать о вчерашней встрече с председателем артели Фаиной Степановной, энергичной, недеревенской женщиной, с короткой прической и вечной папиросой в зубах; она справилась о Павле, но о причине не сказала, — видать, нашла какое-то заделье. Анна высказала догадку, что артель хочет предложить ему работу — им до зарезу нужен был человек, знакомый с моторами. Но торопиться, по ее мнению, не следовало. Хорошо бы сходить в МТС, трактористом устроиться или еще кем… Там бы жил и горя не знал: тракторист всегда с хлебом. Вон у них в колхозе звеньевая Стешка — уж, кажется, всего девка добилась, а все тянется, ждет: на тракториста хочет учиться. Василий, пимокат, все пороги обил — сватается, но Стешка ни-ни… А почему? В МТС охота. Это пока колхоз бедовал, так артельные жили и в ус не дули. А теперь Стешка при осеннем расчете сама Ваську сможет прокормить. И пусть артель хоть сто моторов ставит — известно, какие их заработки… Так что лучше в МТС.

— Какой теперь из меня толк! — Павел, морщась, натянул до подбородка одеяло. — А тут еще вот покос подходит.

Да, Павел заболел не вовремя. Подходила самая горячая пора — покос. Пелагее только и не хватало его болезни!

— Ничего, — утешала она. — Справлюсь. Да к покосу-то еще что бог даст.

К покосу Павел немного оправился, но слабость была великая. Однако, жалея Пелагею, он упросил взять его с собой: все хоть чем-нибудь поможет. Она посмеялась, но взяла.

Поехали вдвоем: девчонку Пелагея отвезла на другой же день к какой-то далекой родне на заимку. Пропасть у нее было родни в этих краях — все крепкие, осадистые бородачи, угрюмо соблюдавшие за высокими тынами ухватистый дух кержацкого хозяйствования.

Косили за речкой, в ложке. Собственно, косила одна Пелагея, а Павел лежал в тени около телеги и смотрел в белесое от жары небо. В безветренной глухоте буйно пахло нетоптаным разнотравьем, дегтем от колес и сбруей. Подходил стреноженный мерин, сочно хрумкая стершимися зубами, звякал недоуздком. Павел изнывал от безделья. Но ему, видно, теперь только и оставалось, что лежать. Он попробовал было взять в руки литовку, сделал привычный замах, но литовку понесло черт-те куда, и он сконфуженно вытер ее острый, как змеиное жало, конец, запачканный в земле.

— Лежи, лежи, — счастливо улыбалась ему запотевшая Пелагея. — Копи силы. Управлюсь и без тебя.

Выставив вперед ногу, она широко, по-мужски, отводила вправо плечо и плавными сильными движениями стелила полукружьями траву. Просыпаясь, Павел видел небольшие копешки, к вечеру вырос стожок.

Сметывали, когда уже темнело. Павел, почувствовав себя лучше, помогал — принимал на возу и утаптывал сено. Пелагея сама запрягла и вывела подводу на дорогу. Ехали шагом под меркнущим безветренным небом. Павел попросил вожжи — править. Пелагея охотно уступила и перебралась на его место. Павел деловито встряхивал вожжами. Так, словно муж и жена, они проехали на виду у всей деревни. Когда подъехали к дому, Павел не дал Пелагее спрыгнуть с воза, а слез сам и, отперев ворота, по-хозяйски ввел подводу во двор. Пелагея, счастливо оглядываясь с воза, цвела улыбкой. Она недоверчиво подождала, когда Павел, вызвавшись сам сметать воз, начал перекладывать сено с телеги на поветь, — боялась, что ничего у него не получится. Но Павел, хмелея от неожиданного прилива сил и от этого еще больше входя в рабочий азарт, припомнил забытую мужицкую сноровку и, ловко перехватывая вилы, аккуратными пластами выкладывал ровненький стожок. Пелагея подхватилась и захлопотала — принялась таскать воду, топить баньку.

Парила она Павла сама. Разморенный, усталый, счастливый, он томился на полке.

— Не пей, не пей! — строго прикрикнула Пелагея, когда он зачерпнул холодной воды, и Павел послушно покорился, опустил ковш и вышел в прохладный предбанник. Скоро вымылась и Пелагея, укутала его и повела в избу поить чаем.

Распаренные, красные, чаевничали долго. Пелагея навалила ему в кружку меду, варенья, сахару, и Павел, млея от удовольствия, со свистом выхлебывал горячую душистую влагу.

— Пей, пей, напивайся, — заботливо приговаривала Пелагея, лаская его влажным взглядом больших коровьих глаз. И сама, жмурясь, тянула с блюдечка.