Соседи

— Ах, Лизавета, — умильно говорил отец, закончив хлопоты и радостно располагаясь за столом напротив дочери, — не суждено нам, видно, с тобой жить в городе. Три года! А там еще три, а там… — Махнул рукой. — Ладно, здесь будем устраиваться. Живут же люди, правда? Ну и мы не пропадем. Ничего, проживем. Не думай.

Узнав о том, что было одно место в аспирантуре, он расстроился:

— Конечно, дочь, где уж нам с тобой! Сейчас все больше по знакомству, по приятельству… А у той, что осталась-то… У ней кто отец с матерью?

Лиза поморщилась:

— При чем здесь отец с матерью? Просто круглая отличница. Во-первых, у нее и после школы медаль, а во-вторых, и училась она все время без четверок.

Отец засмеялся, затряс седой головой:

— Ах, Лизавета, Лизавета! Ничего-то ты еще не понимаешь. Ну да поймешь, научишься. Жизнь научит.

— Папа, я с тобой не согласна!

Он ее не слушал.

— Невезучие мы с тобой, дочь, вот что. У людей, как глянешь, все, а мы с тобой… И уж так обидно, так обидно станет иногда — ну прямо сил никаких нет. Урюпина-то, гада, когда поймали… Ты думаешь, легко пришлось? Опять все сызнова пошло. Как, да где, да почему…

— Ты-то при чем? — посочувствовала ему Лиза.

— Вот то-то и оно! — подхватил отец. — И я им то же. Или мы с ним друзья-приятели были? Нашли с кем равнять! Гад он, и я до войны это знал. Да, до войны. Его еще тогда видно было. Ты вот поспрошай-ка, как мы с ним схлестывались. Что ты, дочь, насмерть бились! Я его духу выносить не мог!

Подступало давнее, прошедшее, но не забытое. Девчонкой она только слышала о том, что было прежде, но близко к сердцу ничего не принимала — какое у ребенка соображение! Но теперь хочешь не хочешь, а примешь на себя все, чему становишься наследником, с чем тебе придется жить, — кстати, неважно где: здесь, у отца, или в далеких, страшноватых Глазырях.

— Мстил он тебе, папа?

— А ты как думала? Так вот поди-ка, докажи. Никому, дочь, ничего сейчас не докажешь. Слушать даже не хотят. Там, куда таскали-то, я так и заявил: «Расстреливайте, говорю, меня с этим гадом лучше, чем так…» Отвязались. Но только и сюда вот, — он сильно, возбужденно постучал по груди, — и сюда вот, доченька, заглянуть бы следовало! Ты думаешь, даром все проходит? Даром?.. Или мать-покойница… — Он вдруг дернулся, уронил слезу и неумело, кулаком стал вытирать глаза.

— Папа… — взволнованно привстала Лиза, пораженная неожиданными отцовскими слезами. Никогда раньше она не представляла, что все прошедшее и, как ей думалось, исчезнувшее навсегда так сильно задевает его жизнь. А выходит… И Лиза, глядя, как он обиженно, по-ребячьи вытирает глаза, готова была сама заплакать: таким несчастным, жалким показался ей этот неловкий жест отца.

— Ладно, ладно… Все… — бормотал он, кое-как приводя лицо в порядок. Маленький, седой, он был сейчас особенно близок Лизе, и она впервые подумала о том, что ее приезд для него действительно большой и долгожданный праздник. «Двое, двое нас с тобой осталось», — припомнила она отцовские слова. И она ненавидела Урюпина, которого, в общем-то в глаза не видела, ненавидела со всею силой за одинокого несчастного отца и за казненного карателями дядю, брата матери. Из-за деревенского предателя, выходит, страдала и страдает вся ее родня!

После минутной неловкости отец старался держаться нарочито бойко.

— В Антропшине у нас, — принялся он рассказывать, — свалилось же одному: машину выиграл. Тридцать копеек — автомобиль! А тут… А! — оборвал он и бесшабашно махнул рукой. — Ладно. Ты выпьешь, может, малость? Или как?

На искательный взгляд отца Лиза ответила медленной ласковой улыбкой и молча подвинула рюмку — она намеревалась не столько выпить, сколько чокнуться.

— Вот за это спасибо! — обрадовался отец, наливая. — Вот этого не забуду.

— А у тебя что, — спросила Лиза, с наслаждением кусая тугой мясистый помидор, — опять пустой билет?

— Какой билет? — не понял он. — Ах, лотерейный! Да ну их к дьяволу. Я что, дурной? Я их и не покупаю никогда.

Лиза, не отнимая от губ помидор, прыснула:

— Так ты что, на трамвайный выиграть хотел?

Отец понурился и перестал жевать, а Лиза, развеселившись, долго не могла уняться — жалоба отца на невезучесть сильно походила на огорчение ребенка, когда, разыскивая некий клад, он увлеченно бродит по двору и ковыряет игрушечной лопаткой там, где помягче…

В горнице темно, но в щелях ставней светился жаркий поздний день. Вскочив с постели, Лиза толкнула створку — снаружи, стукнувшись о стену, распахнулся ставень. Свет и свежесть разгулявшегося дня вломились в горницу. Зажмурившись от солнца, Лиза упала животом на подоконник и завертела головой. Но нет, безлюдна улица, пуста была деревня.

Над родительской кроватью висели рядышком портреты в рамках — отец и мать. Отец на снимке выглядел щеголевато, даже заносчиво, в каком-то толстом галстуке, закрывшем грудь и шею. Мать получилась робкой, как бы стыдящейся перед нахальным объективом. Особняком, над стареньким комодом, висел еще один портрет — дяди Устина, в таком же, как у отца, уродливом, нелепом галстуке.