Соседи

Ночь посвежела, высоко стояли крупные, широко расставленные звезды. Блестела лужа под навесом, голос гостя что-то мирно выговаривал коню. Зазвякали удила, конь стал перебирать ногами и боком, горячась перед дорогой, пошел мимо крылечка.

— Честь имею! — окликнул Лизу гость из темноты. Она представила, как шибко он будет сейчас скакать по обезлюдевшей ночной дороге.

Наклонясь с седла, чтобы открыть калитку, Виталий Алексеевич позвал:

— Петрович, слышь? Поехал я.

Отец отозвался от колодца. Лиза увидела, как маленькая неясная тень направилась к воротам.

— Куда, куда дольше-то? — слышался голос. — Засиделся и без того… Заеду, конечно заеду.

Разобрав поводья, Виталий Алексеевич вдруг с размаху огрел коня плетью. По уснувшей тихой улице ударил дробный топот сумасшедшей скачки.

— Ухорез! — одобрительно сказал отец, прислушиваясь к замирающему топоту. — Огонь парень! И начальство его уважает. На охоту приедут — только с ним. Ну что, дочь, посидели, поговорили? А мне что-то в голову вступило, так вступило! А тут, гляжу, и ведерко готово, будто кто нарочно поставил. Сел я, да и засиделся. Так это, знаешь… Все о ней, о покойнице о нашей, думал. На могилку-то не думаешь сходить? Надо, дочь, надо. А то что же люди скажут? Приехала, дескать, и глаза не кажет. Вот я управлюсь маленько, да и сходим. Вместе сходим.

Лиза догадывалась, что отцу неловко, совестно за свою грубую затею со смотринами и он стремится разжалобить ее, привлекая, словно союзницу, память о покойной матери.

— Ладно, ладно, сама уберу, — грубовато остановила она его, когда он засуетился возле неубранного стола.

Отец отступил, но не уходил, чего-то ждал.

— Иди, папа, иди. Укладывайся. Поздно.

— Ах, дочь, дочь. Не поглянулся, вижу, парень? А?.. Ну, ну, ну, не буду больше, не буду. Господи, как будто мне все это нужно!

— Разбуди меня, пожалуйста, пораньше завтра. И вообще, почему у тебя часов в доме нет? По петуху живешь?

— У тебя… А у тебя? Ах, Лизавета, Лизавета. Ты вот что, дочь, сердиться пока погоди, я тебе уж все про Виталия Алексеевича договорю. У нас тут знаешь какая за ним охота идет? Девки наши, если прямо говорить… Да ты стой, стой, дай отцу-то родному высказать! Не дядю же тебе чужого слушать. Или я худое присоветую? Я ведь к чему все? Ты думаешь, и на меня скончанья века не будет? Будет. Вот мать-то… И со мной все может. А на кого останешься, к кому приклонишься? Нет, Лизавета, народ у нас тут злой, цепной, можно сказать, народ. Ты вот порасспрашивай-ка того же Виталия Алексеевича. Он тут человек свежий, он тебе все — все-о!.. — обскажет.

— Спасибо, обсказал! — Лиза сердито вытирала скатерть.

Отец оживился и энергично потер колени.

— Значит, разговаривали вы все же с ним, не молчком сидели? Вот это хорошо, дочь, это правильно. Ты поговори, порассуждай с ним. Ты не смотри, что он такой, он… Да ты увидишь! И с образованием тоже, и все прочее…

— Папа, я свет тушу! — прекратила Лиза излияния отца.

— Ну, ну, ну, все! Молчу. Молчок!

Укладывался он в чрезвычайном возбуждении. Лиза долго не могла заснуть и слышала, как ворочался отец, вставал и выходил в сени, затем опять трещал топчан и в темноте присмиревшего дома раздавался увлеченный и горячий шепот — привычка человека, давно живущего наедине с собой.

Всего четыре года не была Лиза дома, а вернулась — будто в чужое место. Она узнавала сверстников, оставшихся в деревне, но как повзрослели они, как поздоровели — отцы и матери семейств! «О, ты гляди, кто приехал!..»

С Надькой, своей школьной подругой, Лиза встретилась у магазина сельпо. Обрадовались, поцеловались. Надька сильно раздалась в боках и плечах, и лишь на лбу, как у баранчика, по-прежнему вились забавные девчоночьи кудряшки.

— В Глазыри, я слыхала? — спросила Надька. — Стоило учиться, глаза по библиотекам ломать! Пошли-ка ты их подальше.

Сама она, как можно было догадаться, «посылала подальше» все, что мешало ей жить и вести себя по-своему. С покупателями, накопившимися у крыльца закрытого магазина, она поздоровалась, как с подчиненными, а на почтительное замечание ночного сторожа, что час уже не ранний и время открывать, отрезала:

— Отвали, дед. Дай с человеком поговорить.

Глядя на нее, Лизе тоже захотелось быть такой же уверенной, независимой — взрослой. Оправдывая свое незавидное распределение, она призналась:

— Вообще-то была возможность поехать в Севастополь. Правда, правда! Ну, да три года как-нибудь отработаю.

— В Севастополь? — в дерзких глазах Надьки блеснул интерес. — Морячок какой-нибудь, наверно, а? Господи, а закраснелась-то, закраснелась! Или было что?.. Да отвали, дед, я сказала! — закричала она на снова подошедшего старичка с тулупом и берданкой.

— Надежда Митревна… — и старичок со значительным видом показал на пылившую дорогу. Лиза увидела шибко летевший «козлик». В машине, вперив перед собою строгий начальственный взор, сидел невысокий плотный мужчина в кителе и шляпе.

— А, черт! Ладно, потом поговорим. — Убегая, Надька азартно подмигнула Лизе, показав золотой нахальный зуб. — Охота мне, подруженька, про морячка твоего узнать!