Соседи

«Я ему хочу добра, и он же куражится!»

От этой мысли, оформившейся окончательно только, вот сейчас, когда Петр Иванович чистил картошку, его широкие кустистые брови поползли вверх, нож с большой деревянной ручкой перестал скользить по картофелине, и длинная зигзагообразная шкурка неподвижно повисла над ведром.

Петр Иванович, выпрямившись на стуле, с картофелиной в левой руке и с ножом в правой сидел, соображая, что же все-таки сделать: действовать, как начал, — притворяться, что ничего не замечаешь, нервничать, ждать, что получится… или самому ускорить события?

Надежда на то, что само собой все получится лучше, заставила его вспомнить одну любопытную мысль, которая до последнего времени работала безотказно. Мысль Петра Ивановича, изобретенная им, когда он стал учителем, заключалась в следующем: он разделил своих детей — пятерых сыновей и двух дочек — на похожих на себя сильно и похожих чуть-чуть. Физические признаки — нос, глаза, цвет, голос, походка — в счет не брались. Петр Иванович признавал больше всех похожим на себя того из детей, кто лучше учился. Хорошо учишься — похож! А то, что нос или глаза одинаковые, лоб высокий, это само по себе еще ни о чем не говорит.

К шестерым эта теорийка — «похож и не похож» — подходила как нельзя лучше. Ничего искусственного в ней не было, ничего никому не навязывалось: не хочешь быть похож, не надо, никто сильно просить не будет, но ты все равно будешь чувствовать себя как будто в тени. Купят тебе такие же валенки, такие же ботинки, мать сошьет такую же рубашку, как и остальным, кто лучше учится. Наденешь ты все это, а — не то! И валенки, и ботинки, и рубашка на том, кто лучше учится, покажутся тебе лучше твоих. Отец и мать скажут тебе что-нибудь так же, как и тем, кто похож, а тебе будет казаться, что им лучше сказали, лучше на них посмотрели…

Даже когда ты точно будешь видеть: вот в этом, этом и этом все одинаково, похож ты или не похож, но сразу же или немного погодя вдруг у тебя ни с того ни с сего возьмет и испортится настроение, и, скорее всего, окажется, если хорошенько посмотришь, что все это оттого, что — не похож. А потом и сам очень скоро разглядишь: тот, кто похож, реже сердится, все у него получается; а у тебя, смотришь, явный пустяк — и не вышло! Вот тут и решай, что лучше, — «похож» или «не похож»?

Конечно, первое лучше, даже несравнимо лучше! А потом и человек уж так устроен, что долго в тени ему сидеть не хочется, — непременно захочется на солнце, чтобы о нем, и чем скорее, тем лучше, сказали: «Похож!»

И вот эта теорийка играла свою положительную роль, пока все наконец выучились, разъехались кто куда и дома остался с родителями один Володя. Его не с кем стало сравнивать, — хороший пример на расстоянии, если это даже братья и сестры, как ни говори, а все ж таки не то! Эта или еще какая-то шестеренка сломалась, а только на Володю пример прилежной учебы старших братьев и сестер должного действия не оказывал.

Сколько раз Петр Иванович останавливался с Володей перед каждым из портретов братьев и сестер! Володя всматривался в лица и, казалось, совсем не воспринимал того, что говорил отец. С тех пор как он пошел в третий класс, братья и сестры домой приезжали редко, даже летом все вместе давно не собирались, и Володя стал отвыкать от них, все время путал, где живут теперь Ваня и Ольга.

Все шестеро то чаще, то реже писали домой, спрашивали, как учится Володя. Просили его учиться лучше, так как «в наше время без грамоты не проживешь». Каждое письмо Петр Иванович, надев очки, зачитывал вслух, некоторые места повторял по два раза и никогда не выбрасывал писем: сначала они хранились в столе, а затем целую пачку он уносил в амбар и прятал в красном дубовом ящике. Лежали там и тетради его детей по чистописанию. Иногда Петр Иванович доставал их и любил рассматривать.

Можно сказать, известность учителя Мезенцева началась с тетрадей его учеников. На районных и областных выставках учителя подолгу рассматривали тетради учеников с Белой пади, как завороженные перелистывали страницы, не в силах понять, как удавалось учителю привить такую любовь не просто к чистописанию, а именно к красивому почерку. Вроде бы не нарушались образцы письма, но что-то оригинальное и неуловимое присутствовало в почерке: страницы, строки, буквы, заглавные и прописные, словно были выплавлены и отлиты из голубоватого серебра; содержание написанного возникало как бы с помощью формы и блеска букв.

Ученика видишь во все времена года, — на тонком прозрачном льду, в котором хорошо видны вмерзшие болотные травинки и листья; в зимнем сверкающем лесу, где среди берез, густого осинника и сосен-великанов появилась широкая заячья тропа, ее только что пересек лыжный след охотника; в прошлом году этой тропы здесь не было… Первый весенний гром; первые душистые копны сена… и — лесное эхо работающего на краю поля комбайна. Озерко на болоте, обрамленное пылающими шарами кустарников и ярко-желтыми листьями тонкого березняка, стало виднее, в нем уже никто не купается… Звонче разносится по лесу за деревней лай собак…