Соседи по свету. Дерево, полное птиц

– Не перебивай меня. Поэтому и подъехал заранее, переживал, боялся, машину не узнаю, он их каждые три месяца меняет. Поговорил со мной, как обычно, на бытовые темы, а вот ты не можешь. Для тебя между твоим «да» и «нет» секс и ничего больше. Ты ко мне как к вещи относишься. А он до продуктового довез: «Буду, – говорит, – ждать сколько нужно». Я как раз в тот день зарплату получила. Ты понимаешь, о чем я?

В двоичной системе он разговаривал, а думал, как и все, букетом из тридцати трех цветов радуги: «Дождь, он для неимущих идет, у других и так все есть. А этим помогает утешиться».

– Дочке сотовый подарил, говорит, кто-то в офисе оставил, чего ему там валяться без толку. Потом до самого подъезда докатил. Нет, не подумай, в квартиру не поднимался. Я посторонних мужчин не вожу. И «Плейбой» по ночам не смотрю, лучше «Камасутру» почитать на сон грядущий. Там, на экране, они, как звери какие-то, кувыркаются, ничего нового. Молчишь?

Ему хотелось сказать: «Знаешь, кончай трепаться, тащи стаканы, воду Господню пить станем. Она того стоит. Солнце взойдет – с ним напополам, самое то будет».

Но вышло обычное:

– Да, нет.

– Ну, чего ты шампуни всякой натащил, лучше бы колбаски купил. Несерьезный ты в поступках и ко мне, как к кукле какой, относишься. Чем сейчас в голове занимаешься? Вот видишь, и не знаешь.

– Да, нет.

– Задумайся, в ней должно быть что-то. За Вовин телефон заплатил и думаешь, помог? У нас с тобой секреты бытовые должны быть в наличии, понял? Посмотри, холодильник пустой. Вот этим вы с ним удивительно схожи. Ты хоть раз приди, разговорись без секса. Можешь?

Из неживого ему ближе всего была нежность увядающих цветов за окном и собственная ненужность. Вот за это и хотелось выпить, а потом не рукавом, солнцем занюхать всласть.

– Ты понимаешь, мне себя до слез жалко, не тебя. Красивая, умная, с красным дипломом, и ты такой рядом, парадокс. Разуй глаза, посмотри. На службе у нас по мне все мужики сохнут. Скажи, у тебя в башке есть ласковые слова? Вспомни, может, в книгах видел, если читал, конечно, в чем сомневаюсь. Читал или нет?

Книги он читал до определенного возраста, потом наскучило, захотелось читать что-то другое.

– Все часы поснимала, попрятала, а ты все на что-то оглядываешься. Надежды в тебе ни на грош.

Квартиры разведенных дам как комнаты в гостиницах – все на одно лицо. На кухнях изобилие солонок, перечниц, кружек с сердечками, разделочных досок в узорах и заварных чайников. Все нужное бывшие мужья уносят с собой и собак заодно уводят. Ведра, кастрюли, сковородки сгрудились от безделья и обреченно ждут лучших времен. А чего ждать? Половина жизни не жизнь. Это не хлеб – разломил и поел. Тут половиной сыт не будешь. Если обе руки левые, это, понятное дело, справедливо, но уродливо.

– Даже у твоего «да» есть «нет», а у меня что? Ответь, что у меня есть, кроме стен? Вот, говорят, «счастье – мечта в срок», все сроки вышли, а его как не было, так и нет. Ну, скажи что-нибудь?

– Да.

– Дятел. Ау меня краны – калеки, замки заикаются, форточки хромоногие, потолок в подтеках. Словом, брак только после развода и начинается. Чего молчишь?

Ему хотелось выплеснуться, да жизнь убеждала, что это ни к чему не приводит. Он думал, что «дождь – грибная пора: шляпки зонтов, ножки людей, ягоды голов в ярких косынках. Дождь, он для неимущих. А второй брак – берег той же реки, которая не что иное, как та же жизнь. Справедливость – сорная трава. Если оба глаза левые – это уже не морда, а светофор какой-то».

Ее долгое молчание переполняло его неведомым: «Тащи стаканы, воду Господню пить будем. Она того стоит. Солнце взойдет– с ним напополам, самое то будет. Счастье в срок – суровое испытание. Всякого добра в жизни пробовать довелось, может, и этого жахнуть?»

Вдруг она спокойно произнесла:

– Было бы рублей триста-четыреста, я бы мартини попила в удовольствие. Ты хочешь?

Повисло молчание. Почему-то он подумал: мартини в эту минуту – что март на скотном дворе.

Она надулась, он надолго задумался. Кто из них раньше лопнет, не знаю. Может, Лопе де Вега? А счастье – высшая несправедливость. Ниспошли им его, Господи. Этого гостинца твоим людям так не хватает, они даже слова до конца выговаривать не могут, боятся сглазить.

Лада

Звонок – звук зари, зоркий глаз перемен. Парты – пристань, мы – корабли, перегруженные знаниями и эмоциями учителей, им кроме нас делиться не с кем. Якоря их улыбок ехидны и беспощадны. Но в паруса наших спин дуют южные ветра родительских уст.

Учителям я не по зубам, мной со второго сентября занимается директор.

– Ты откуда такая?

– Я?

– Ты-ты!

– Из двух нот: «ля» и «до». Мама с папой в орфографии не петрили, вот и вышло: «ла-да».

– А у тебя как с орфографией?

– Нелады, «ля» путаю с «лю», «до» с «ди». Кричу: «Люди-люди», а они не слышат. А вы кто?

– Я директор, Максим Максимович.

– Давайте звать вас коротко.

– Как?

– Квадратный Мак.

– Зови, двухнотная.

Вот так познакомились. Он