Соседи (СИ)

Замолчала, оставляя последнее слово за ней. Сейчас от ответа Надежды зависело всё. На кон было поставлено всё. Материнский авторитет. Улина безопасность. Её, Надежды, жизнь — в безжизненной, пустой тишине этой квартиры или тоже в тишине, но благословенной, наполненной уютом, смыслом и теплом. Будущее их с дочерью отношений. На каждой из чаш этих весов — слишком много, ставки чересчур высоки, чтобы позволить себе ошибиться.

«Я не враг тебе…»

— С кем ты едешь?..

Из Улиной груди вырвался вздох облегчения, мышцы лица расслабились, а из взгляда исчезло ожесточение.

— С Вадимом и Юлькой. Егор подъедет уже туда. Спасибо, мам.

***

Ульяна давно ушла, и Надежда теперь делила кухню с пузырьком валокордина и Коржиком, который, словно чувствуя напряжение хозяйки, с невероятным усердием отирал ее ослабшие, ватные ноги. Взгляд застыл на бежевой стене, на содранном спинкой стула кусочке обоев. При любых других обстоятельствах внезапное обнаружение дефекта её бы невероятно расстроило, заставив задуматься о косметическом ремонте, но сейчас она смотрела на покорёженную бумагу с равнодушием умирающего.

«…Отметелил…»

Что за отношения у её дочери с сыном покойной подруги? Неужели все возвращается на круги своя? А если это и впрямь так, вправе ли она влезать? Если это и впрямь так, может, оно угодно Небу, и она в тот раз взяла на себя слишком много? Если оно и впрямь так, чем всё это для Ульяны кончится?

Чувство безмерной благодарности к «мальчику», который когда-то опекал её дочь, смешивалось с чувствами растерянности и нарастающего страха. В воздухе витал запах неизбежности — неизбежности надвигающейся катастрофы.

Господи, какая она ещё глупенькая, доченька. Жизни не нюхала, а думает, что разбирается в ней лучше собственной матери, пятидесятилетней женщины, считает себя вправе произносить такие слова. Неужели думает, что сможет удержать себя в узде, а рассудок сохранить трезвым? Что не ослепнет, не оглохнет, расслышит звуки набата? Что сможет не поддаться его влиянию? Его тёмному обаянию? Думает, что чем-то отличается от других?

Ничем.

Но сердцу не подиктуешь, как чувствовать — это правда. Такая нежная, хрупкая, ранимая, маленькая девочка, еще совсем ребенок, душа нараспашку. К нему она тогда тянулась, как цветы тянутся к солнцу, и вот — солнце снова показалось над её горизонтом. Черное солнце. Она же влюбится рано или поздно. Детство, когда об этом можно было не беспокоиться, когда она его за брата считала, давно прошло. Она влюбится — сильно, как влюбляются в своих учителей и спасителей, в тех, с кем чувствуешь себя свободной. Она влюбится — безнадежно, потому что Егор — вольный степной ветер, и вся его взрослая жизнь тому подтверждение. Она влюбится. А когда её «другие» чувства он отвергнет, а её саму вновь оттолкнет, когда выставит её за дверь, как остальных околдованных красивыми синими глазами дурочек, что тогда? Так ведь и будет, ведь смог же он когда-то от неё отказаться, значит — сможет снова. Выдержит её сердце такой удар во второй раз?

Нет.

Мысли наскакивали одна на другую, рисуя перед глазами достоверную картину грядущего апокалипсиса. Даже если обойдется, даже если Ульяна не посмотрит на него иначе, чем на брата… Чему он её научит? Сегодня гитара, завтра что? Мотоцикл? Риск для жизни? В какие круги он её введет? …Как сильно он пил тогда, как надолго тот период затянулся… А если всё повторится? Если и она пристрастится к алкоголю? А если наркотики? Если… А если всё же посмотрит… А если ВИЧ?

Голова шла кругом и звенела. Каких-то два месяца назад Надежда ловила себя на мысли, что знает Валиного сына как свои пять пальцев. Сейчас, сидя на кухне один на один со страшными вопросами, которые она бы и не подумала себе задавать, если бы ситуация совершенно внезапно не вышла из-под контроля, Надежда понимала, что не знает о Чернове-младшем ничего. Ничего не знает об его образе жизни, источниках дохода, устоявшихся вредных привычках, круге общения, увлечениях, состоянии здоровья — физического и психического.

Она. Ничего. О нем. Не знает.

А что знает? Каким его помнит?