Соседи (СИ)

И – это безумное соло. И – это… лицо. И – эти обрушенные на слушателя эмоции. Егор не оставил ни единого шанса не поверить в искренность вложенных в исполнение чувств, просто-напросто выпотрошив себя перед зрителем. Всё ехидство мира, вся едкость и желчь плескались в его то широко распахнутых, то чуть прищуренных глазах, отражались в каждом движении мышц лица, проступали играющими желваками. А на случай, если кто-то не догнал… Вот вам сверху ядовитая усмешка, чтобы уж наверняка. Он предупреждал с этой сцены каждую – каждую! – о том, что их ждет, если им взбредёт в голову с ним связаться.

Он ­– предупреждал… А они потом вылетали из его квартиры обиженные. Сколько их там было за минувшие годы? Сотенка наберется? Егор так зажигательно, вдохновенно и убедительно исполнил «Фанк» шесть лет назад, наверное, лишь для того, чтобы вчера Ульяна ужаснулась, найдя ярчайшее подтверждение терзающей её догадке о том, насколько больно может оказаться его… любить.

В ту сторону она запрещала себе даже начинать думать. В её случае подобная ситуация в принципе исключена, под каким углом не взгляни. Он её Егор, она малая, фантазировать «туда» – самоубийство для психики. Уля еще планировала пожить. И рассудок сохранить. Встретить кого-то… С другими взглядами на отношения.

А воображение меж тем всё прорисовывало свою картинку, по холсту уже разброшены тени и запахи, счастье, безмятежность и тепло. Воображению плевать на планы и мнение своей хозяйки. В воображении они сидят в пустом вагоне, и она, обхватив его руками, дремлет на плече, не догадываясь, каким взглядом на неё смотрят.

Как же сейчас херово, а! Но знай Ульяна два месяца назад, к чему приведет её желание вылезти на свет из своей скорлупы, чтобы поглядеть на мир вокруг, вылезла бы?

Да. Наверное, всё же она вылезла бы. Да, расплата за любопытство оказалась поистине жестокой. Но не вылези она, не узнала бы никогда, что происходит с человеком за соседней дверью. Не вылези, так и жила бы в своем замкнутом, наивном мирке, где не существует оттенков, лишь чистые цвета. Она не дышала бы сейчас – через боль, но зато чувствуя вдохи и выдохи, не различала бы тончайших нот запахов, не ощущала учащенного сердцебиения и головокружения. По-прежнему не слышала бы себя. Не смотрела бы на окружающую её действительность во все свои широко распахнутые глаза. Не вернула бы его – не того, который «дверь вон там» – такого она и не знала, – а того, который помнит, что она любит книги и сливочные стаканчики, что боится высоты. Который не хочет, чтобы ночами она шлялась по району одна, напоминает, что семью надо беречь, пока она у тебя есть, и советует подумать о том, как достичь мечты без оглядки на чужие ожидания. Который говорит о неготовности к новым потерям. Она не летела бы.

Жалеет ли она о своем уничтоженном пластиковом царстве?

Нет. Жизнь – здесь. Прямо сейчас. Такая, какая есть. С такими, какие они есть.

Выброси розовые очки.

Растопчи их босыми ступнями, станцуй победный танец на стекле.

Дыши дымным, пропитанным копотью воздухом реальности.

И живи.

Станция «Конечная».

***

— Уля, я думала, рабочий день придуман для того, чтобы работать. Где тебя в такую погоду носит?

Мама оседлала любимого конька. Она, всю себя отдавшая институту, больше двадцати лет живущая по расписанию и в постоянных переработках, не могла понять, как в разгар трудового процесса можно все бросить, захлопнуть ноутбук и на три часа уехать хоть куда. Преимущества удалёнки маме были неведомы. А еще ей было неведомо, что её дочь на полном серьезе готова послать работу свою на хрен и искать себя в другой сфере. И – какое счастье! – неведомо ей было, что этот побег с рабочего места организован не потому, что кого-то жареный петух в задницу клюнул, а потому, что на переводе Ульяна сегодня сосредоточиться не смогла и все утро провела, напряженно внимая звукам с улицы. Утром Егор куда-то уехал – «Ямаха» из-под окон исчезла, – и она всё ждала, когда рёв мотора вновь огласит двор. Десять утра, одиннадцать, полдень, дождь хлещет, десять минут первого – а всё никак. «Клин клином вышибают, — решила Уля ближе к часу дня, — нужно развеяться». Всё-таки жареный петух, ладно.

Между прочим, на часах почти полчетвертого, а мотоцикла так и нет! Вот куда он запропастился? Вот где?! Еще и в такую погоду! Последний раз они виделись во вторник вечером после занятий в школе. Эти встречи даже не согласовываются: Уля слышит затихающий рёв мотора, а когда выходит, он докуривает у «Ямахи», как будто всю жизнь у них только так. Опять – коленями плотно, руками крепко, пять минут в состоянии, близком к забытью. Опять «безудержно сердце стучало»{?}[Валентин Стрыкало, «Фанк»]. Вчера – глухая тишина и лихорадочный хоровод мыслей.