Соседи (СИ)

https://t.me/drugogomira_public/133

Метро в третьем часу дня и метро в час пик – словно два разных мира. Ульяна едет из книжного в полупустом вагоне, в промокших кедах, с рюкзаком, набитым литературой, авторы которой обещают научить её виртуозному владению гитарой за жалкие тридцать дней. Четверг, второй месяц этого странного лета вот-вот помашет ручкой на прощание, дома стынет очередной недописанный перевод, проблемы уже начались, и если она продолжит в том же бодром темпе, то очень скоро её попросят на выход. Но ей, честно говоря, плевать – гори оно всё в синем пламени. Сдавать работу завтра, не сделает днем, ночью сделает. Не сделает ночью, утром пораньше встанет. К едрене фене всё пошлет, станет рисовать арты на заказ.

Уля рассматривает людей. Девяносто процентов пассажиров уткнулись носами в экраны своих смартфонов. Вон, откинув голову на сидение и прикрыв глаза, слушает музыку симпатичный молодой человек, вон бабушка с внушительной тележкой. Интересно, что эти бабули постоянно в них возят, куда держат путь? Когда Ульяна в вуз к первой паре каталась и в подземке оказывалась уже к семи утра, вопрос о бойких старушках с тележками, снующих по платформам и переходам, был актуален как никогда. В противоположном конце вагона молодая мама с прогулочной коляской – возится со своим чадом. Кто-то везет электросамокат, кто-то – овчарку, спокойно устроившуюся у ног своего хозяина. Но самое интересное происходит буквально по левую от неё руку – именно туда то и дело чуть поворачивается голова. Надолго оторваться от случайно представшей взору картины невозможно.

Там парочка. Она спит, положив голову ему на плечо, а он обхватил её руками, склонил голову и вглядывается в лицо. Всматривается долго-долго, словно пытается запомнить на нём каждую, даже самую незначительную, деталь. А на его собственном отражаются умиротворение и нежность. Уля никогда еще не видела, чтобы на кого-то так смотрели. Минуты идут, девушка спит, а он, никого вокруг не замечая, бродит взглядом по любимым черточкам. Кажется, ни один миллиметр не остается без внимания, кажется, он пересчитал все до одной веснушки, каждую родинку и ресничку, на год вперед налюбовался маленькой горбинкой на носу, линией бровей, губ и ямочкой над ними. А может… Может, не на год, может, на минуту. О чём он думает, никто наверняка не скажет, и в то же время всё кажется таким очевидным. Глаза начинает жечь, а грудную клетку – печь. Уля отворачивается, пониже опускает голову и занавешивается от мира волосами.

Любовь есть. По левую от Ульяны руку, её олицетворяя, сидит самое прямое тому доказательство: поверни голову – и всё увидишь, открой сердце – и согрейся. Волны любви способны коснуться не только того, на кого направлены, но и остальных, лишь почувствуй в себе желание их ощутить, сними с души замки и впусти. А кого-то – кого-то ищущего – они снесут.

Та девушка… Знает ли она, как её любят? Любит ли она так же, как её? Как долго они вместе? Что их ждет дальше? Пусть бы долго и счастливо. Та, что мирно спит, не подозревает, как ей завидуют.

Веки закрылись. Поезд нёс к дому, гул подземки то нарастал, то стихал, а в груди сбоило от осознания, что на неё так никто никогда не смотрел. Посмотрит ли когда-нибудь? Для кого-нибудь когда-нибудь она станет смыслом по утру открывать глаза? Ей двадцать четыре, четверо отверженных, кто-то скажет: «Пф-ф-ф!», а ей кажется, что это уже диагноз, причем неизлечимый, и что её будущее – и впрямь десяток Коржиков. И мама. Этим ребятам просто очень сильно повезло друг друга найти, не всякому повезет. Она никогда не спала ни на чьем плече – ни в метро, ни в машине, нигде. Где грудь, на которую она доверчиво положит свою голову? У кого искать защиты от бурь, кем успокаиваться? Кого любить?

Страх разрешить себе честный ответ на этот вопрос обуревает, захлестывает и выворачивает наизнанку. На одну-единственную секунду представить себя на месте той счастливицы – легко, человека рядом – очень, очень легко, он и так всё лето занимает все её мысли, из-за него болит сердце и душа в лоскутья рвётся. Ей страшно дать себе эту секунду, потому что она знает точно, она уверена в своем знании, как в собственном имени, она знает – именно этот человек так никогда не посмотрит. Разрешить себе представить это – всё равно что, сдаваясь, повесить на шею увесистый булыжник и прыгнуть с моста. Представить – мазохизм, самоубийство. Но картинки лезут сами, мысль визуализируется, несмотря на отчаянные протесты головы. Синие медведи, думать о которых строго-настрого запрещается, атакуют со всех сторон.