Соседи (СИ)

И вот опять. Ревность! Но оттенки здесь будто бы иные, эта ревность имеет цвет беспросветной, бездонной черноты. Ситуация находится полностью вне его контроля, предпринять хоть что-то для ликвидации угрозы он не может. Её он потеряет. Занято? Значит, влюблена. Говорят, влюбленность вышибает людям мозги, они забывают обо всём, о других. Всё и вся отходит на второй-третий план, и он не станет исключением.

Кричать хочется, орать! Схватить её за плечи и трясти в попытке вытрясти из головы дурь!

Самому отойти на километр, опередить! Обмотать периметр колючей проволокой и не пускать больше никого. Никогда. Никого. Вообще никогда. Вообще никого. Он снова один. Еще нет, но уже да.

Хочется запретить остальным не то что её касаться, а смотреть даже. Это, блядь, что-то новенькое в его жизни, определённо.

Запереть её в квартире – в собственной! – и повесить амбарный замок на дверь хочется. Что-то новенькое в его жизни, дубль два. Новенькое и абсолютно неадекватное.

Хочется заставить её объясниться! Пусть расскажет, каким должен быть человек, чтобы такое сердце ему отдать! Не жирно ли? Ничего у него там не треснет от подобной щедрости, нет?

Заглянуть в эти большие глаза и спросить хочется: «Ты хорошо подумала? Ты точно выбрала? Точно, да? Ты уверена?»

Хочется отдавать. Всё то немногое, что у него есть, отдавать, лишь бы она подумала ещё чуть-чуть. А это даже не новенькое, это вообще из разряда не постижимого ни душой, ни сердцем, ни тем более головой.

Которой он, вестимо, все-таки двинулся.

Все эти желания, кроме, пожалуй, последнего, – страшные. Она ведь не вещь, он не может повесить ей на лоб стикер «Собственность Чернова». Она человек. Свободный. Со своими чувствами, с правом выбора. А еще она ему ровным счетом ничего не должна. И не будет. Это он ей должен до тех пор, пока его агония не разлучит их. Агония или смерть.

Это – ревность. Откровенная, злая, отчаянная, беспомощная, не пытающаяся маскироваться под заботу или защиту. Прямо сейчас он не хочет заботиться и защищать. После. А хочет он сейчас одного: хватать и прятать! От всех! Вот что обескураживает и пугает до одури! До одури пугает, что это она в нем её такую вызывает! Она с ним всё это выделывает, она всё устроила! Ульяна!

Внутри творилась какая-то выходящая за все границы разумного хуйня! Привязанность иначе, гораздо мягче ощущалась, а это… Это… Жесть! Там, в его привыкшем к штилю внутреннем мирке, ядерная катастрофа, катаклизм, конец времен. Ничего подобного он за собой не помнил. Потому что ничего подобного и не случалось! Никогда! Всем его штормам виной она!

На хрен оно ему всё сдалось?

Как это возможно выдержать?

Похоже на умопомешательство.

Она не собственность…

В гробу он это всё видал!

«Потеряешь…»

— Крепче!

Рявкнул так, что Ульяна там вздрогнула. Но все-таки послушно сжала коленки и усилила замок рук.

«Еще крепче! Можешь же!»

Сердце, казалось, вот-вот прошибёт клетку рёбер и вылетит оттуда к чертям собачьим прямо на околоземную орбиту. Глаза не то чтобы хорошо видели перед собой, а мозг не то чтобы был способен анализировать обстановку вокруг. В ушах по-прежнему нестерпимо звенело. Но до дома придется её доставить. Всего две улицы, две грёбаные улицы.

Две улицы – и он сбросит с себя эти руки и пойдет лечить голову.

Вот бы они не кончились никогда.

...

Кончились, конечно, улицы. Добрались в удушающем молчании до самого этажа. Ульяна, каким-то шестым чувством считав, что сегодня лучше его не трогать, за весь путь до двери квартиры не произнесла ни слова. Всё, чего хотелось Егору – как можно скорее спрятаться в норе, законопатить дверь на все замки, не включая свет, упасть на родительскую кровать и положить на лицо подушку.

— Спасибо, — открывая свою дверь, произнесла Уля негромко. — Если все же надумаешь рассказать, что случилось, я всегда готова послушать. Не обязательно сейчас… Просто… В принципе.

«Еще одна!»

Почему все от него каких-то откровений ждут? У него разве на лице написано, что он чувствует потребность спустить с поводков табун собственных тараканов? Может, между строчек его сообщений сквозит сигнал SOS? Злость на себя, на неё, на весь грёбаный мир, который, кажется, умудрился в очередной раз обвести его вокруг пальца, набирала обороты.

Из квартиры Ильиных под ноги Ульяне тут же вывалился Корж и, проигнорировав свою хозяйку, направился прямиком к нему.

— Угу, — промычал Егор, избегая пересекаться взглядами. — Забери Коржа, малая. У меня ему сегодня ловить нечего.

Уля уставилась на него с искренним недоумением, прямо шкурой чувствовал, но кошака на руки все-таки подхватила.

— Пойдем, Коржик. Расскажу тебе кое-что интересное… — раздался сдавленный шепот.

«Мне лучше расскажи!»

— Спокойной ночи.

«Кому как»

— Спокойной, — отозвался Егор глухо. Из темноты собственной прихожей на него во все глаза смотрело одиночество.

***

Видимо, вот так люди с ума и сходят. Они просто медленно сгорают в своем адском пламени, не в состоянии сделать ровным счетом ничего, чтобы его потушить. Ты мечешься, не понимая, чем именно должен гасить сжирающий тебя пожар и должен ли вообще.

Или пусть?