Соседи (СИ)

Может, в самой глубине души мама даже радовалась, что так сложилось. Ну а что? В который раз убедилась в своей правоте, получила очередное подтверждение и без того непоколебимым убеждениям про мужиков. А Егор, как выяснилось этим летом, никогда не вызывал у неё ни малейшего доверия. В этот раз, правда, обошлось без нравоучительного тона, без: «Я ведь предупреждала тебя! Говорила тебе!», и прочего, хотя именно этих слов Ульяна от неё, внутренне сжавшись тугой пружиной, и ждала.

Пока не дождалась. Кажется, мать, интуитивно чуя зыбкость внутреннего каркаса своего чада, решила чадо пощадить и истинные эмоции умело скрывала. Так оно в действительности было или нет, но спасибо. Огромное.

Темнота сменяла темноту, для мира она застыла восковой куклой. А внутри безостановочно рикошетило от всех органов и стенок, внутри стоял невыносимый грохот, велась какая-то неуправляемая, бесконечная и бессмысленная акция протеста. Стенка на стенку. Во имя сохранения крох разума хозяйки мозг отказывался поднимать в памяти тот жуткий бесконечной истерикой день и вечер. Душа ни в какую не желала принимать, что Егора там, в соседней квартире, нет. Что «Ямаха» во дворе больше не взревёт. Голова противилась попыткам объяснить себе его поступок. Не разумела голова, не принимала видение Егора и наотрез отказывалась «прощать». Что она сказала или сделала не так? Что именно должна была сказать и сделать, чтобы эти страшные мысли не возникли в его голове? Почему не дождался? Почему не оставил им ни единого шанса, приняв решение самостоятельно? Вновь! Нутро отвечало на вспыхивающие вопросы гулкой тишиной. А сердце смирилось с фактом: он снова провернул с ней свой фокус. Бросил её. Второй раз. Вот так взял и… И смог. И лишь где-то там, на задворках сознания, мерцало тусклое понимание, что он ничего и не обещал. Она сама себе всё придумала и сама себе разрешила поверить.

Но ведь обещал же… Обещал!

Обещал не отпускать. Тогда… На балконе. В пьяный от накатившего счастья день.

Тошнило круглосуточно. Еда не лезла в горло. Не хотела ничего видеть, не хотела ничего слышать. Не видела и не слышала – кто-то её обесточил, и сутки сменялись новыми под покрывалом, носом к стене. Не хотела ничего чувствовать, но остановить кровавую внутреннюю бойню не выходило. Мама сужала круги, пытаясь говорить с затылком, призывала образумиться и взять себя в руки, таскала на кровать подносы с едой, что оставалась нетронутой. Причитания и дебильные рассуждения о том, что никто не стоит её слез, а он – тем более, звучали всё громче, запах валокордина разносился по квартире всё чаще. Пропитал обои, подушки и одеяла. Всё равно…

Как-то поутру обнаружила на прикроватной тумбочке тест… Вышел отрицательным. Оставила на самом видном месте. Пусть радуется.

Звонила Маша, администратор школы танцев – напоминала об истечении срока действия абонемента на занятия и о том, что без уважительной причины они не смогут его продлить. Звонили из школы дизайна – приглашали заполнить какие-то документы. Несколько раз звонили потенциальные клиенты с сайта фриланса, интересовались, как сделать заказ. Всем что-то было от неё нужно.

Пропади всё пропадом, пусть в огне горит.

Однажды часа в три ночи звонила Аня. Бормотала что-то бессвязное в трубку и просила о встрече. Потом плакала. Единственный вопрос, который в ответ на Анин эмоциональный выплеск сподобились родить уже, казалось, полностью атрофированные мозг и язык, звучал отвратительно: «Что-то с Егором?». Отвратительно, да, потому что даже мысли не возникло, что что-то ведь могло случиться у самой Ани, даже тени от мысли. Весь внутренний ресурс замкнулся на нём, все остальные ушли на задний план, и за слабость, с которой не выходило справиться, Ульяна помалу начинала себя презирать.

«Надеюсь, что нет… Уля… Давай завтра… Пожалуйста».

...

Чёрт знает, какая это была по счету ночь. Может, третья, а может, и двадцать третья, Ульяна заблудилась в календарных листах. Но Анин звонок сжёг предохранители, сорвал стоп-краны, и на следующее утро Уля обнаружила себя на девятом этаже соседнего подъезда. Она понятия не имела, в какой квартире живет баба Нюра, однако возникшая вдруг острая нужда в разговоре именно с ней, подтолкнув в спину, заставила выползти из-под одеяла, натянуть на себя что попало и выйти за дверь. Спустя полчаса мытарств и позора при штурме чужих дверей обнаружилась нужная.

— Здравствуйте, баб Нюр. Вы не знаете, где Егор? — вот и всё, что смогла из себя выдохнуть. Стойко выдержать растерянный, неожиданно блеснувший водой взгляд оказалось довольно сложно, и глаза упёрлись в истёртый коврик.

Сколько раз его ноги этот коврик топтали?

— Ульяша! Да он разве?..  А как же ты тут?.. Почему?..

Уля вскинула на бабушку глаза: смысл её вопросов до сознания не доходил, с восприятием реальности вообще последнее время было достаточно туго. Ну а где же ей ещё быть, как не здесь? Или баб Нюре интересно, что она делает сейчас на её пороге?