Соседи (СИ)

— Егор, ведь кто-то тебе сказал! — сквозь всхлипы продолжала стоять на своём она. — Не обманывай меня, я чувствую, не ты это… Не ты.

«Кто же еще?..»

— Я, — обессиленно констатировал он. — Я и сам не слепой. Просто… встряхнули немного.

На том конце вновь охнули, выдохнули и запричитали. Зачем он всё это ей говорил? Знал же, что разволнуется, что расстроится, что давление. Но не мог больше оставаться с этим один на один. Не выдерживал. И нуждался в плече. В том единственном хрупком плече, что пока у него оставалось.

Зря он… Не нужно было.

— Кто, Егор? Кто встряхнул?! Опять она? Мать её? Мальчик мой, пожалуйста, только не молчи!

Не молчать? Как? Язык отнялся. Не поворачивался обвинять в принятых решениях кого-то ещё. В висках пульсировало, мозг больше не сопротивлялся, сердце, грозясь в противном случае разорваться, умоляло продолжать разговор. А губы вновь слиплись.

— Господи спаси, я так и знала! — верно истолковав его безмолвие, забормотала баб Нюра. — Одного раза ей мало оказалось, ведьме полоумной! Что ещё она тебе наплела?!

А сказать как? Как заставить себя произнести вслух разящую насмерть правду о себе же?

Наверное, если очень захочешь спастись, окажешься способен наступить на горло своей же песне. Отрежешь попавшую в жернова руку, чтобы не затянуло и не перемололо целиком. Вгонишь меж стиснутых зубов домкрат и разомкнешь челюсти, дав черноте выход, чтобы она не переварила тебя изнутри. Будет адски больно, будешь хрипеть и харкать кровью, но ты себя принудишь. Если действительно хочешь жить.

Не так уж и давно он через это уже проходил.

— Ничего нового. Всё это я и сам знаю. …Что я у неё отбираю единственную дочь. Что встаю между ними и из-за меня их семья рушится, — «И это так». — …Подвожу её к краю пропасти и обрекаю. Что наиграюсь за неделю и через колено её переломлю. А она вытерпит что угодно… От меня.

Слова давались с гигантским трудом. Егор помнил монолог Надежды Александровны дословно: разбуди его кто посреди ночи, наверное, воспроизвёл бы без запинки. Как и предыдущий, столетней давности. Больше месяца он мысленно обращался к мнению Улиной матери днём и ночью, вновь и вновь уверяясь, что поступил правильно, и всё в нём сейчас вопило. Но… Не хотел нести собственную боль в родное сердце. И пытался выключить эмоции и хотя бы не цитировать дословно.

— Что я заиграюсь и это плохо кончится, я её уничтожу, — прикрыв глаза и цепляясь слухом за глухую тишину на том конце трубки, продолжил он. — Что на осине не растут апельсины. Что я не смогу дать ей ничего, что со мной её ждет деградация и муки. Что… Что не умею …любить, что это патология, о которой ей говорила ещё мама{?}[В разговоре с Надеждой Валя выразилась иначе. Она сказала, что «общение с Ульяной поможет взрастить в Егоре чувство ответственности. Научить заботе о ближнем и любви». Но часто мы слышим то, что хотим слышать, трактуем по-своему. Надежда услышала, что он не умеет. «Патология» – слово, которым охарактеризовала свои мысли по этому поводу именно Надежда, это не мнение Валентины. Но Егору разницы теперь нет. Как было на самом деле, он все равно не знает, всё смешалось в кучу].

«Мама…»

Может, он бы с горем пополам и выдержал удар, но – мама. Так думала его собственная семья, которой он был готов отдать и, как ему казалось, отдавал всё. Слабой искрой в кромешной мгле мелькала надежда, что со временем мама всё же смогла и сама почувствовать если не любовь, то хотя бы благодарность ребенка, в которого вложила всё и больше, чем всё. Надежда Александровна упоминала, что «за Улю» мама просила в его десять. Впереди у них с семьей было еще пятнадцать счастливых для него лет вместе. Может, и почувствовала… Мама… А может, так и не смогла.

— Что если я желаю ей добра, то должен перестать вести себя, как эгоист, вселять пустые надежды и рушить её жизнь. Её мать права, баб Нюр… Она достойна большего. А вот такого – нет.

Там беззвучно плакали, несмотря на то, что он приложил все силы, чтобы удержать себя от детонации в прямом эфире. И ещё секунду назад ему казалось, что справился.

— Господи… Когда? — прерывая повисшее молчание, тихо всхлипнула баб Нюра. — Когда же такое случилось?

— Неважно.

— Старая бесчеловечная ведьма! — вскричала она вдруг. — Ни стыда, ни совести! Ничего святого! А ты! Егор… — голос внезапно упал, послышался судорожный вздох. — Какой же ты у меня дурачок! Мир ещё таких не видывал! Как ты мог в эту чушь уверовать?! Кого послушал? Грымзу злобную, она же собственную семью разрушила! И за дочь свою принялась! Да как же ты – и не можешь? Да если бы у меня не было тебя, я бы померла давно с тоски. Ты меня вытащил с того света! Всё, что у меня есть – это ты. Слышишь ты меня? Неужели не понимаешь? Егорушка, а Ульяша?.. У тебя же ближе нет. И у неё нет. Что же ты наделал? Почему сразу ко мне не пришёл? На те же грабли второй раз! Ничему жизнь тебя не научила!