Соседи (СИ)

Интонации дребезжащего голоса заставили невольно внутренне подобраться. Нет, они звучали вовсе не угрожающе, не предупреждающе. Горестно. И Улю вдруг обуял животный страх. Шкурой чувствовала – её давно разрушенный мир вот-вот рассыплется в пыль, что подхватят и унесут порывы ветра. А новый на его месте не родится. Баба Нюра знает. Знает. У неё есть ответ на вопрос, который мучает Ульяну больше чем полжизни. И цепляясь слухом за надтреснутый голос, а взглядом – за ходуном ходящие руки, Уля теряла уверенность, что сможет справиться с правдой.

— Уж не знаю я, чем наш разговор для тебя обернётся, но нет сил моих больше молчать, — задребезжала баб Нюра, считывая Улины мысли с лица. — Я тринадцать лет молчу, потому что Егор был категорически против. Но если смертушка моя обгонит справедливость на повороте, я упокоиться с миром не смогу. Буду в гробу своем с боку на бок переворачиваться, пока косточки не истлеют. Я всю жизнь радела за справедливость, и он меня когда-нибудь простит, — мотнув головой, всхлипнула она в платок. — Разве ж можно такое допускать? Как же я позволила такое допустить? Второй раз!

— Что вы такое говорите, баб Нюр? — ужаснулась Ульяна. Мысли путались, осознать, к чему она клонит, решительно не получалось, но кровь леденило понимание: ведь однажды эта старушка и впрямь отправится на тот свет, и тогда Егор останется совершенно один. Лишится последнего близкого человека. — Какая ещё смертушка? Вы о чём?

— Так сколько мне лет, милая! Я её не боюсь, — баб Нюра вскинула подбородок, и глаза блеснули решимостью. — Вообще ничего не боюсь, только мук совести на смертном одре… Когда уже поздно будет… Так вот, Ульяша, я должна рассказать тебе кое-что о человеке, которого выбрала ты и который выбрал тебя. Ведь жизнь иных не щадит. А Егор наш – самое наглядное тому подтверждение. Сказал он тебе, где детство своё провел? В каких местах?

Уля с усилием протолкнула в горло застрявший там ком. Нет смысла беречь от баб Нюры чужую тайну: только что она сказала, что знает о Егоре всё. И подтверждает это утверждение своими же вопросами. Продравшись через барьеры, с губ слетело хриплое и безжизненное:

— В детдоме…

— Значит, сказал всё-таки… Ну, слава Богу! Большое дело! Молодец, — искренне обрадовалась баб Нюра. Она будто облегчение испытала, чего не скажешь об Ульяне. Поработивший сознание ужас мешал дышать, внутренности стянуло, и душа сжалась от страха перед правдой, которую эта бабушка готовилась озвучить. Уле казалось, что она перестала ощущать тело, обернувшись теперь клубком оголённых нервов. — Да, дочка, Егорушка Вале с Артёмом не родной сын. Родных матери и отца мой мальчик не помнит – отказались от него вскоре после рождения. Представь, беспомощного младенца на улице оставили. Ночью! Укутанного, запелёнатого, чтоб не уполз. Ему же и года не было, если тощему досье верить! — всплеснула баб Нюра руками. Голос её звенел горечью. — Там в строчке о возрасте попадания в учреждение написано: «Данные о дате рождения отсутствуют. Общее развитие ребёнка – по нормам девяти месяцев, рост и вес – по нормам шести месяцев». Отмечены показания дедушки, который его в дом малютки принёс. Дедушка рассказал, что под утро дело было, разбудил его детский рёв. Выскочил на плач из дома, доковылял до автобусной остановки, а там коробка… По Валиным словам передаю тебе. Информации о родителях у государства нашего нет, — отчаянно мотая головой, продолжала баб Нюра. — То времена такие были, Ульяша… Смутные. Тёмные. Страшные. Голодные. Каждый сам за себя. Выживали, как могли… Целая страна развалилась, бардак настал. Хорошо, не в лютые морозы случилось, а то замёрз бы мальчишка насмерть. Ушла бы невинная жизнь.

«“…не мама, не папа, а огромный зал, наполненный детьми. Гигантский… и там много нас. Я не помню своей матери”»

Сердце колотилось часто-часто, а голова вновь закружилась, как кружилась каждый раз, стоило подумать о его судьбе. Обхватив себя руками, Уля пыталась сохранять крупицы разума и слушать. Но глаза вновь зажгло, а в ушах зазвенело.

— Жизнь жестоко с ним обошлась, и он платит ей недоверием. Значит, рассказал… Хорошо… — ободряюще закивала баб Нюра. — Тогда легче тебе будет принять то, что я хочу попробовать объяснить. Ты сильная, Ульяша, сможешь. Придется, если действительно понять хочешь…

Внимательный взгляд скользнул по лицу и остановился на широко распахнутых глазах. Бабушка словно желала укрепиться в своей в Ульяну вере. И призывала к стойкости.