Соседи (СИ)

Не вдыхалось и не выдыхалось. Не соображалось. Пялилась на ботинки, ботинок перед собой ни видя. Вопросами веры в своей жизни Ульяне всерьёз задаваться не приходилось. Вот мама говорит, что верит, но порой, глядя на неё, Уля волей или неволей ставит это утверждение под сомнение. А сама… Чему мать смогла научить ещё в детстве, так это тому, что если очень плохо, больно или страшно, проси о помощи своего ангела-хранителя. Этим советом Ульяна пользовалась очень редко, лишь когда совсем не удавалось справиться с накатившим ужасом. Но замечала, что в такие моменты будто и впрямь становилось капельку легче и спокойнее. Это в душе рождалась надежда, что кто-то сильный тебя защитит.

— Слушай, что дальше было, — вздохнула баб Нюра тяжко. — Забрать оттуда Егора удалось не сразу. Побегали с бумагами, комиссии к ним наезжали условия проживания смотреть, везде нос свой сунули. Таковы правила. А директор-то, директор! Другого, говорила, возьмите, ничего о генетике его не знаем, никаких гарантий не дадим. Говорила, он как тихий омут с чертями. Строптивый, упёртый, детей к себе не подпускает, никого не слушает и их не станет. Назад ведь вернёте, говорила, нечего, мол, дитя травмировать. Но Валечка на своём стояла, тоже упрямой оказалась, и вот за месяц до восьмого дня рождения они его к себе забрали. Всё в Чесноковке  продали и переехали в Москву, оградить от косых взглядов и той среды хотели. Начала она водить его по психологам, литературы перелопатила уйму, всё пыталась отобранную материнскую любовь и детство восполнить. Со мной вскорости познакомилась, узнала, что я в саду работала, да и рассказала всё. Тяжело Вале тогда пришлось. Но потихоньку, помаленьку сотворили они вдвоём с Артёмом чудо. Водица камень точит, Ульяша, не зря в народе говорят. Валюша это как никто понимала.

Подняв голову, Уля вновь невольно взглянула туда, где раньше стояла его «Ямаха». Вопросы разрывали черепную коробку. А как не быть строптивым и упёртым, как кого-то к себе подпустить, когда не знал доброго отношения? Почему люди бывают настолько бессердечными, откуда это в них берётся? Как можно отговаривать женщину, которая хочет подарить брошенному ребёнку любовь, заботу и дом? Как можно отбирать у сироты шанс? Что это за мир такой? Что он с людьми делает, в кого превращает? Как противостоять? Слабым утешением служило понимание, что помимо таких, как директор того детдома, есть и такие, как теть Валя с дядей Тёмой.

— Егорушка мой был замкнутым, настороженным и отчуждённым мальчиком. Никому не доверял и к вниманию посторонних относился с большим подозрением. Никогда не плакал, но и не улыбался никогда, — негромко продолжила баб Нюра, вслед за Улей глядя вдаль. — Это ведь плохо, Ульяша. Это ведь значит, что все чувства он уже в себе успел спрятать. Не верил, что его потребности и желания могут кого-то интересовать. Не верил, что кто-то может его любить, — голос её дрогнул и упал, а Ульяне вдруг стало по-настоящему холодно: мороз пробрал до самых костей. Она только что услышала подтверждение его словам, Аниным словам и собственным глубинным страхам. — Я попытаюсь объяснить Валюшиными словами. Столько книжек она умных перечитала, со столькими людьми переговорила, — немного растерянно пробормотала баб Нюра. — Так вот, всё от рождения начало берёт. Младенец появляется на свет и оказывается в тёплых, заботливых руках своей мамы. В тот момент он совсем беззащитный и беспомощный и полностью зависим от взрослого. Мама знает, как всё в этом мире устроено и что делать, чтобы ребеночек не погиб. Мама кормит его, заботится о нем, оберегает. Чуть у малыша проблемы, чуть животик заболел, проголодался или озяб, – и он заплачет, мама прибежит на рёв и поможет, и спасет. Так и возникает эта первая и главная привязанность – к своему большому человеку. Привязанность – это ведь ключ, девочка моя. Должен быть у каждого ребенка свой главный взрослый, который может защитить, не даст в обиду. Это ведь вопрос выживания для каждого младенца, есть ли у него такой взрослый или нет.

Баб Нюра тихонько шмыгнула носом, нахмурилась и промокнула платком глаза. Чувствовалось, как непросто ей давался этот разговор, какие муки огромному сердцу причинял. Наверное, чем сердце больше, тем больше боли и сострадания оно способно вместить.

— А там ведь, Ульяша, там же как? В детских домах? Плачь, не плачь, не прибегут. А коли прибегут, так не утешать, а ругать, — «…“И тогда они приходили, матрас на пол швыряли и орали: «Тут твое место». Как собаке”…». — Нет там таких, кто бы защитил, не к кому привязаться, не спасут. Нянечки, воспитатели, медперсонал – все меняются то и дело, выгорают вскорости, и никто не позволяет себе чувствовать: больно это слишком, и у них на это табу, запрет негласный. Даже не ручки лишний раз не возьмут…

Ульяна растворялась в её голосе, вбирая каждое слово и переставая воспринимать происходящее вокруг. Мозг словно выключил зрение, обоняние и тактильные ощущения, обращая мир звуком за стеной воды в ослепших глазах.