Соседи (СИ)

Сквозь наплывший густой туман обнимающей коленки Уле показалось, что голос баб Нюры вновь замёрз, и в гудящей голове мелькнула странная мысль: уж нет ли у бабушки с мамой каких личных счетов? Но внутренняя боль тут же прогнала прочь посторонние мысли. Душа с истинным мазохизмом продолжала напряженно внимать каждому слову. Каждая прозвучавшая фраза становилась ключом. Один за другим они нанизывались на пустое кольцо, образуя увесистую связку, и ведь какой-то наверняка подошел бы к заржавевшему от времени замку. Вот только… Только смысла теперь в переборе нет – её лишили доступа к замочной скважине. Ну почему? Почему баб Нюра не рассказала ей обо всём раньше?

Нутро обгладывал страх, голова, казалось, не соображала совсем ничего. Каждое слово, проходя пулей в сердце, выходило в висок. Уля не понимала, как пережить день сегодняшний и какой теперь в этом смысл? Она не способна ничего сделать, не знает, куда бежать, не видит пути – впереди непроглядная темнота. Душа не выдерживала, умоляла пощадить, наконец, но губы упрямо сжимались: желание его понять, найти свои ответы требовало от неё выслушать баб Нюру до конца, что бы ни ждало впереди.

— И начал Егор с тобой возиться, заботиться, почувствовал, что полезен может быть. Никому он столько внимания не уделял, как тебе. Время шло, парень окончательно ожил, пообвыкся. Дома у них наконец установились тёплые, доверительные отношения. Тебя всем сердцем полюбил. Мы с Валюшей глядели и нарадоваться не могли. Но, Ульяша… Посмотри на меня, девочка моя…

«Посмотреть? Зачем?..»

И без того измученную душу вспорол липкий ужас. Что баб Нюра собирается сказать? Осознавая всю тщетность попыток стереть с лица слезы, что продолжали набегать на глаза, как волны на берег, Уля кое-как отлепилась от коленок, разогнулась и повернула голову. Щёки баб Нюры блестели водой, кисти мелко тряслись, и зажатый в пальцах платочек в них превратился в бесформенный влажный комок. Но она всё же смогла взять себя в руки: трескучий голос зазвучал вновь.

— Попробуй понять, пусть и сложно это тебе оказаться может. Настолько глубокие раны остаются с людьми на всю жизнь, — горестно покачала она головой. — Валечка с Артёмом – святые люди, всегда буду это повторять! Очень многое они отдали для того, чтобы Егор ужился в этом мире, и он пытался платить им тем же. Старался лишний раз не расстроить, с криминалом не связывался, про мат до поры до времени забыл, учился хорошо, гордились они им. Разве вот школу свою музыкальную бросил спустя три года: времени не хватало ему на учебу, школу и работу.

Уля испуганно следила за тем, как ходуном ходят испещрённые морщинами кисти. Ведь не дай Бог сейчас что случится, она и помочь не успеет.

— Баб Нюр, может, достаточно? У вас же давление… — растерянно пролепетала Ульяна. — Давайте я вас домой провожу?

Старушка протестующе вскинула руки.

 — Нет, Ульяша, не нужно. В порядке я, а ты должна всё знать. Так что позволь мне договорить. Не бывает чудес, нельзя прошлое стереть, — со скорбью признала она. — Внешне Егор – парень как парень, детдомовского никто не заподозрит, а внутри-то у него по-прежнему дыра. Никуда ему от неё не деться. А их смерть старые поджившие раны разбередила. Егорушка мой потерянный. Это прошлое его с ним делает. Детки, которые прошли через детский дом, они же как?.. Их бросили, и эта боль остаётся с ними на всю жизнь. Ведь пойми… Ежели родители от крови своей отказываются, дети ощущают себя преданными. Душа детская ноет, а голова понимает: ты никто, никому ты не нужен, и любить тебя не за что. Не возникнет в них уже доверие, не смогут они почувствовать, что их в этом мире принимают. Ребенок научится существовать, но внутри себя будет жить с чувством одиночества и отверженности, в убеждении, что бракованный и потому не достоин тепла, которое в этом мире остальным достается. Будет людей отшвыривать. Так уж защитный механизм устроен: на опережение срабатывает, запрещает привязываться. Чтобы потом не болело, когда…

Раздался глубокий вздох, и баб Нюра отвернулась, пытаясь спрятать от взгляда проступившие на лице эмоции. Хрупкие плечи сотрясались, она мотала головой, терзала себя сейчас, заставляя говорить. А Ульяна ощущала, как из-под неё уплывает лавочка. Не существовало больше опоры.