Соседка авторитета

Лично я ничего не оплачивала. Вообще, если бы у меня была сейчас граната, я бы подорвала себя вместе с таможенником и грузчиком. Чем больше коробок при этом пострадает, тем лучше. Но ведь за это я и получаю такую большую зарплату. За потерю нервов и унижение. Рядом два мужика, поодаль еще двое в штатском, и все четверо смотрят на идиотку, которая что-то купила, затратила кучу денег и энергии при переправке этого чего-то через границу, а получив, спрашивает у окружающих – а что это?

– Да, это перфораторы, – скрипнув зубами, говорю я. – Из Прибалтики, наверное. Из Риги, да?

Получилось наоборот. Сомнения в моей дееспособности у окружающих только усилились.

– Да, из Латвии, – молвит таможенник, и начинается то, что я ненавижу больше всего.

Пересчет, проверка, перепроверка и сверка документов. Я не люблю бумаги, и эту нелюбовь усиливает понимание того, как их любят другие. Сразу чувствуешь отчужденность характеров. Значит, возникает и трудность в общении. Когда я училась на бухгалтера, мне казалось, что, едва дойдет до настоящего дела, любовь вспыхнет, как с первого взгляда. Еще была надежда на то, что стерпится – слюбится. Стерпелось, но не слюбилось. Эти финансовые отчеты и постоянный шорох бумаг с каждым годом лишь усиливают отвращение. Возможно, я давно переквалифицировалась бы на менеджера или еще кого-нибудь, у кого в должностных обязанностях минимум пунктов, связанных с перелистыванием страниц. Однако платили мне за это шуршание столько, что хватало не только для лекарства от аллергии.

В одном Горецкий не соврал. Фура уже стояла рядом с вагоном, и водитель, дочитав все газеты, имеющиеся в кабине, уже трижды интересовался, когда закончится погрузка.

А закончилась она лишь в половине девятого вечера. Подлец директор так и не появился. Больше всего меня раздражало то, что за все это время он ни разу не позвонил и не позаботился, как у меня на вокзале идут дела. Причина, по которой ему не звонила я, была понятна, а вот почему он так запамятовал, оставалось тайной. Наконец, подошел момент, когда я заволновалась уже по-нашему, по-женски. А если он попал в аварию? Он на своем «Паджеро» ездит, как сам любил говаривать, не по правилам, а по дорогам, и я уже дважды была свидетелем того, как этот джип на скорости девяносто километров в час поворачивает под углом в девяносто градусов. Гена любитель агрессивной езды, и чем дольше он ездит, тем больше езда агрессивная смахивает на экстремальную.

Заметив, что в вагоне осталось не более сотни коробок, я после долгих колебаний, набрала номер его домашнего телефона. Трубку взяли сразу, однако это был не Горецкий, а его жена, Таня. Она-то и сообщила мне, многострадальной, что мужа дома нет, и где он, одному богу известно. Я отключила телефон и покусала губу. Наверное, Горецкий никак не может выбраться от Бородина. Он с председателем Комитета мэрии по благоустройству города на короткой ноге, поэтому не исключена версия, что они засиделись, перепились и поехали догоняться. Все зависит от Бородина. Если тот скажет Горецкому – «поехали в баню», то Горецкому в баню ехать придется. Без подписи Бородина ничего в городе не делается, и через него можно решить вопросы, связанные не только с деятельностью его Комитета по благоустройству.

Но менее обидно от этого не становилось. Неужели нельзя дождаться, пока Бородин пойдет в туалет – ходит же он в туалет когда-то?! – и быстро набрать номер моего сотового! Наверное, нельзя. И с удивлением заметила, что злоба начинает угасать, и я испытываю от этого не разочарование, а удовлетворение.

– Все, – заключил таможенник, перелистывая лист в толстой папке. – Вы согласны?

– Да, ровно три тысячи, – согласилась я, захлопывая свою папку. Мысли мыслями, а работу нужно делать.

Водитель сунул в рот пластик жвачки, бросил фантик на асфальт, ветер тут же занес бумажку под перрон.

Решив следовать за «Вольво»-дальномером, я уселась в свой «Рено» и тут же почувствовала, насколько устала. Ворота распахнулись, труба грузовика пустила в небо тугую струю дыма от сгоревшей солярки, и мы тронулись. Слава богу…

Подождав, пока фура выровняется на дороге и наберет обороты, я вывела свой седан на улицу и тут же была вынуждена затормозить. Прямо перед моим бампером возникла жуткая рожа с натянутой на нее маской, и я увидела автомат. Не прошло и секунды, как справа и слева возникло еще по одному ниндзя. Я устала настолько, что не было сил пугаться. Задние фонари еврофуры уже излучали красный свет, и я поняла, что остановлена не только я.

Потом были какие-то дикие команды, следуя которым я должна была лечь на асфальт и заложить руки за спину. Среди возгласов прозвучало требование не шевелиться и даже бросить оружие. Если это не бред, спровоцированный нервным расстройством, то, скорее всего, спецоперация. Только не пойму, при чем здесь я…

Меня выволокли на улицу, и я увидела Ползунова. Он стоял, курил свой совковый «Беломор» и не выражал никаких эмоций, словно мы и не расставались.

– Я говорил вам, Лариса Инваровна, что мы снова увидимся?