Соседки

Не обнаружив у Грицька и тени сочувствия к своему горю, Хома пешком исходил весь Киев. Все искал черную машину с флагом, на котором изображены короны, но так и не нашел. И так прошло несколько месяцев, и озеро уже стало покрываться тонкой коркой льда, как как-то поутру, а дело было в субботу, в его дом постучали. Он подумал было, что это Козья Бабушка принесла ему еды, потому как он не мог заставить себя есть, исхудал и душа еле держалась в его изможденном теле. Но это была не Козья Бабушка, а Его Превосходительство посол, во фраке и в галстуке-бабочке, который с поклоном вручил ему конверт. И укатил в город. А Хома открыл конверт и увидел перед собой непонятные рядки неизвестных ему букв. Но зато узнал подпись Наталочки и покрыл ее поцелуями. А затем стал искать на Петровке словари, чтобы прочитать то, что она ему написала, ведь Наталочка, как оказалось, по-украински писать не умела и написала ему на своем родном языке. Не прошло и недели, как он прочитал ее письмо. Она звала его в далекий город, Упсалу, где она учится в университете и ждет его, чтобы обвенчаться с ним в церкви. Легко сказать – в Упсале! Но как туда добраться, особенно если в карманах, после того как последний дукат был истрачен на приобретение словаря, гуляет холодный осенний ветер? И где гарантия, что он там ее найдет? Но сердце Хомы не позволяло забыть свою Наталочку, хотя сельские прелестницы уже и стали понемногу подъезжать к видному парубку, который, как им казалось, опять остался один. И он стал собираться в дорогу. Хотел продать дом, но Козья Бабушка не позволила.

– Я еще буду смотреть в нем за твоими внуками, – сказала она. – Поверь мне.

И вытащила откуда-то пачку гривен, с которых как бы даже с интересом на Хому уставились великие земляки наши. И Хома получил паспорт, а затем стал завсегдатаем особняка, в котором служил усатый господин, который должен был приклеить ему в паспорт клочок бумаги с печатью, позволяющий въехать в то королевство, в котором жила и училась Наталочка. Но усатый господин и видеть его не хотел и всякий раз отворачивался от Хомы, когда того замечал и, судя по всему, даже приказал на порог того не пускать, ибо свои же бравые парни, охранявшие этот дом, выгоняли Хому взашей, как только он там появлялся.

А по вечерам Хома читал словарь и заучивал слова, чтобы научиться понимать свою возлюбленную, которая, впрочем, когда жила у него в Горенке, разговаривала по-украински, хотя и с акцентом, как иностранка. Но Хома тогда списывал это на то, что она была русалкой.

И так продолжалось до тех пор, пока как-то ночью Хоме не приснилась Наталочка – та плакала, и требовала от него объяснений, и обвиняла его в том, что он ее забыл. И проливала горючие слезы из-за его, Хомы, неблагодарности и непостоянства.

«Наталочка! – вскричал опять же Хома. – Как ты только могла подумать, что я забыл тебя? Как я могу забыть тебя, если ты живешь в моем сердце, если в каждом вдохе мне чудится аромат твоих духов, если в каждом порыве ветра мне чудится твой нежный голос? Но не пускают меня к тебе, выгоняют…»

Ох как разозлилась Наталочка, когда это услышала. И нескольких часов не прошло с тех пор, как она во сне навестила своего Хому, как возле его дома пронзительно завизжали тормоза и лоснящаяся, словно смазанная сливочным маслом, машина привезла усатого господина. Он, правда, был не во фраке, а в пиджаке и принялся извиняться и оправдываться, и попросил дать ему паспорт, в который он тут же приклеил зеленую бумажку и поставил печать. И с поклоном отдал его Хоме, и сообщил тому, что его визит в королевство – большая честь для всех его подданных. И отбыл в город на длинной черной машине, на которой развивался флаг с тремя золотыми коронами.