Соседская девочка

Мне приснился сон про учителя из Воронежа. Точнее говоря, мне приснился советский роман про этого учителя, изданный в конце 1970-х. Приснилось, что я читаю – вернее, листаю – эту книгу. Книга в картонном переплете. На имя автора я не обратил внимания. А имя героя запомнил: Федор Николаевич Писаренко.

Учитель – орденоносец, герой войны, заслуженный учитель республики, крупный методист и все такое. Но ему не везет с учениками. Все они сначала хорошо учатся, успешно работают, занимают важные посты – но потом в их жизни внезапно происходит некий загадочный слом, и они уходят в какой-то странный «дауншифтинг». Кто-то вдруг бросает завод, где он был заместителем главного инженера, и начинает на даче выращивать клубнику и продавать ее на рынке. Кто-то вдруг из популярного журналиста становится непризнанным художником-абстракционистом. А крупный ученый-медик, открыватель важнейших вакцин, герой соцтруда и лауреат государственных премий, вдруг идет работать рядовым тюремным врачом.

Учитель воспринимает это как свою личную драму. Он ездит по стране и пытается вернуть своих учеников в нормальную, по его мнению, жизнь.

Вся книга написана вот таким языком:

– Алешка, ты думаешь, ты всего сам достиг и сам себе хозяин? Нет, брат! Ошибаешься! Это народ тебя выучил в школе, в университете, дал тебе аспирантуру, да и в академики тебя советская власть выбрала! Ты народу и советской власти неоплатно должен за свою знаменитую судьбу! А ты что? В тюрьме поселился, за зэков жалобы пишешь? Это же плевок в лицо всему нашему государству!

Академика – тюремного врача зовут Алексей Кисляков. То есть понятно, кто имеется в виду. Наверное, и художника-модерниста тоже можно вычислить, но мне стало лень.

Как книга называется, не запомнил. Хотя довольно толстая.

диалог монологов РОМАНТИКИ

1.

– Выгнал. Выгнал! Вы-ы-ыгнал! – то ли отчаянно, то ли торжествующе повторял мой приятель.

Он был красив необыкновенно. Метр восемьдесят пять. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, мускулистый и пружинистый. Светло-русый, чуть смуглый, но при этом с ярко-синими глазами.

– Выгнал, – вздохнул он. – Опять то же самое. Знакомимся на вечеринке, танцуем, она мне руки на плечи, дышит носом в шею… Шепчет: «Поехали к тебе». Поехали. Едем в такси. Я все жду, когда она хоть слово скажет. Молчит, только обнимается. Приехали. Сели на диван. Я ей: «Ну, расскажи что-нибудь», – а она ко мне примурлыкивается, и все. Я ей: «Тогда у меня что-нибудь спроси», – а она шепчет: «Ты меня хочешь?» А я кандидат наук, у меня двенадцать зарубежных публикаций и монография в соавторстве! Меня из школы выгоняли за листовки против Лужкова! Я люблю композитора Уэббера и считаю его не хуже Моцарта! Я ей намекаю на разговор, а она только мурлычет и трется, как кошка… Кто я для нее? Личность или трахальный станок? Я ее так и спросил: «Кто я для тебя? Человек? Или красавчик вот с таким хреном?» Она даже не поняла, о чем я… Ну и ладно. Чао, рагацца, сорри. Разжиреть, что ли? Облысеть? Лишаями покрыться?

2.

– Выгнала. Выгнала! Вы-ы-ыгнала! – то ли отчаянно, то ли торжествующе повторяла моя знакомая.

Она была красива необыкновенно. Метр семьдесят четыре. Высокая грудь, узкая талия, длинные ноги, стройная, спортивная. Натуральная блондинка, чуть смуглая, с чудесными зелеными глазами.

– Выгнала, – вздохнула она. – Опять то же самое. Знакомимся на вечеринке, танцуем, он меня обнимает, гладит плечи, легонько целует в макушку… Шепчет: «Поехали к тебе». Поехали. Едем в такси. Я все жду, когда он хоть слово скажет. Молчит, только обнимается. Приехали. Сели на диван. Я ему: «Расскажи что-нибудь», – а он тянется мне пуговицы расстегнуть, и все. Я ему: «Тогда у меня что-нибудь спроси», – а он шепчет: «Ты меня хочешь?» Я человеческого контакта хочу, интереса к себе хочу, а не тупого секса! Во мне, извини, много всякого содержания: и наука, я сотрудник академического НИИ, и политикой занимаюсь, агитатор-волонтер, люблю музыку, современную неоклассику, типа Уэббера! Я ему на все на это намекаю, а он только урчит и залезает, как кобель… Кто я для него? Личность или станок для трахания? Я его так и спросила: «Кто я для тебя? Человек? Или сисечки с писечкой на длинных ножках?» Он даже не понял, о чем я… Ну и ладно. Чао, бамбино, сорри. Разжиреть, что ли? Зубы испортить? Прыщами пойти по всей роже?

3.

Но вот кое-что очень важное, хотя тоже романтичное.

Много лет назад одна студентка рассказывала о Давиде Самойлове:

– Приходил к нам в институт такой один поэт. Вечер встречи в актовом зале. Пришли. Расселись. Вышел. Маленький, лысый, очкастый, и насморк у него. Как мужчина – нуль. Даже смешно. Начал читать стихи – всё. Поеду с ним на край света.

нам не дано предугадать СОГЛАСИЕ

Разговор зашел о сексуальном согласии – о чем же еще говорить после обеда в мужской компании, тем более когда кругом сплошной Харви Вайнштейн и голливудские разоблачения?