Соседский дом, похожий на пристанище инопланетян.

Эдди так тяжело давалась ходьба по лесу, — постоянно надо было продираться сквозь колючие кусты и наступать в оставшиеся после дождей лужи, всё время мочить ноги, хотя он и без этого был весь с головы до ног мокрый (слишком влажные после дождя кусты), — что он не имел представления, где сейчас находится та парочка, которую он обходит лесом. Успел ли он уже её обойти или всё ещё не дошёл. Ему не хотелось бы выйти из этих дебрей, пробежать немного по шоссе и увидеть впереди «старых знакомых» (миссис Хоккинс и её мужа), всё ещё стоявших и, как прежде, о чём-то разговаривающих. Поэтому Эдди часто останавливался и вслушивался в тишину. В ту сторону, где, по его прикидкам, должна находиться трасса (и эти двое — всё время стоят с краю дороги). Но зачастую Эдди останавливался потому, что его дико измотала эта ходьба по воде и постоянное спотыкание: ноги всё время за что-то зацепляются. Он устал, и останавливался для того, чтобы передохнуть, а не — услышать их голос. Так, как пловец, у которого под ногами дно, а глубина — по плечи.

Сколько он ни вслушивался, ему неустанно казалось, что он всё дальше и дальше уходит от шоссе. — Именно поэтому голосов не слышно. И, если Эдди сейчас пойдёт в ту сторону, где ему казалось, находится шоссе, то он окончательно заблудится. Потому что он сам не заметит, как двинется от шоссе совершенно в противоположную сторону! Ведь Эдди спотыкался? Спотыкался — и не один раз. Бывало, что он даже проваливался в какие-то ямы, незаметные, присыпанные сверху опадавшими с деревьев ветками и пересыхающими листьями. Поэтому где гарантия, что выбиравшись, он продолжал идти по той же «линии», что и шёл раньше?

Эдди так настойчиво озирался по сторонам, что проглядел самое интересное. Он мог вообще этого никогда не заметить и, не исключено, действительно мог навсегда заблудиться в лесу, куда он чисто случайно забрёл. Когда его голова всё также продолжала нервно дёргаться во все стороны, взгляд случайно метнулся в сторону, указывающую на то, что зависло над верхушками деревьев. Вернее, оно не зависло, а медленно-медленно опускалось. Оно было плоское, круглое и огромное. Эдди казалось, что эта штучка опускается в лесную гущу, как батискаф погружается в чёрную и зловещую, похожую на смолу, толщу морской воды. Почему-то именно с водой у него возникла ассоциация… И, если этот парень не дурак, то он собственными глазами видит летающую тарелку! Настоящее НЛО! То самое, о котором иногда рассуждала красотка Хоккинс, когда Эдди приходил к своему соседу-старику в гости, но тут же умолкала или с невинным видом меняла тему разговора. Значит, эта «тарелка» как-то связана с той парочкой на шоссе? — Такая мысль помогла Эдди опомниться. В будущем, после того как «тарелка» также плавно начнёт подниматься вверх, Эдди найдёт выход из леса. Он хорошо запомнит то место, двинется в сторону шоссе, и… Дальше Эдди понесётся с ещё большей скоростью, чем до этого бежал за клубком. Теперь в нём проснулась настоящая паника.

* * *

Тинна знала хитрую лазейку, как проникнуть в дом старика, заколоченный досками и взятый под муниципальную охрану. Она ходила туда, кормить свою собаку. Её звали Майка и девочка старалась принести своему животному как можно больше еды. Собака была очень огромная, ростом намного выше Тинниного папы (в бывшем профессионального баскетболиста), поэтому поначалу девочка подумала, что у Гарта в его доме остался какой-то конь. Она сразу же назвала его Майк (имя — словно само просилось на язык). Но потом, когда она поняла, что никакой это не конь, а просто такая огромная собака, то пришлось изменить на «Майку». Тем более, Майка — тоже, как и Тинна, девочка. Только слишком большая и высокая — ей нужно очень много еды. И Тинна за неё сильно беспокоится. Ей часто снились сны про собаку и она поняла, что Майка боится выходить из этого дома. Она огромная и сильная, поэтому, как только Тинна начинала её толкать, чтобы Майка хотя бы глотнула свежего воздуха (чтобы она не думала, будто за пределами дома ещё более сыро и мрачно, чем внутри), собака начинала так жалобно скулить, что на сердце у Тинны становилось слишком больно. В основном, больно за то, что Тинна не может никому рассказать про это несчастное животное. Она так же, как и её Роберт, не может провести в дом никого из своих друзей. Роберту она тоже не стала бы ничего рассказывать — он казался ей предателем. Таким ужасным предателем, каких и на всём белом свете-то не сыщешь. Ведь, если она снарядит группку ребят, они напоят Майку снотворным, вынесут вдесятером её из дома, то даже если подленький Роберт ничего о них не разнюхает и не настучит полицейским, то всё равно — люди примут Майку за чудовище, страшно испугаются её вида и немедленно постараются убить… Убить это несчастное, доброе животное, которое и так уже настрадалось…