Сошествие во Ад

Сияющая Паулина с ночной дороги кивнула своему здешнему Я: «Еще бы она так не думала!»

– Ну вот, – голос Аделы набирал обороты, – а поскольку все мы были в ней заняты, я подумала, как было бы здорово оставить ее за собой – я имею в виду, если он нам позволит. – Ей очень не хотелось просить Паулину об одолжении, она терпеть не могла одалживаться. К тому же кожа у нее чесалась от жары, это отвлекало, но она продолжала стоять на своем. – Я же не ради себя прошу. Я же ради общего дела…

– Адела! – поторопила ее Паулина. – Ты можешь просто сказать, чего ты хочешь?

Адела была не слишком искушена в казуистике Гоморры. Она верила – с трудом, но верила, – что говорит правду, когда сказала:

– Я ничего не хочу, но думаю, что мистер Стенхоуп мог бы позволить нам участвовать в его лондонской постановке.

– Нам? – спросила Паулина.

– Ну, мне, – без колебаний ответила Адела. – Он же нам кое-чем обязан, так? Вот если бы, – заторопилась она, – удалось снять небольшой театрик… я думаю, что могла бы собрать денег…

– Наверное, – кивнула Паулина, – для пьесы Стенхоупа могла бы.

– Ну, в общем, я думаю, ты могла бы замолвить словечко – или, по крайней мере, поддержать меня, – продолжала Адела. – Ты ведь понимаешь, что в этом нет ничего личного? – Она выжидательно умолкла, и Паулина вновь дала возникнуть живой тишине.

Ничего личного в желании сделать карьеру? Ничего неестественного – это понятно; возможно, ничего неуместного, но вот «ничего личного»? Ничего общего – это вернее. Никаких гармоничных пауз, никаких деревьев, никаких ритмичных поэтических волн, никакого самопожертвования…

– Адела, скажи, что это нужно именно тебе, что это ради себя, и я постараюсь поговорить с ним, – сказала Паулина.

Адела с трудом сдержала удар.

– Нет, не так. Просто мы будем ему так же полезны, как и он нам.

– Предлагаешь взаимовыгодную сделку? – поинтересовалась Паулина. – Смотри, тебя уже ждут. Я поговорю… завтра.

Когда Адела, ковырявшая землю носком туфли, подняла глаза, Паулины уже не было рядом, и куда она делась – непонятно. «Это все жара», – решила Адела. То-то ей трудно было следить за зрителями со сцены… Они появлялись и исчезали, как будто раскрывались разные пространства. Она кого-то видела в глубине, затем пространство закрывалось и открывалось снова, но там оказывался кто-то другой. Она чувствовала раздражение. К счастью, оставалось всего одно действие, и на сцене сохранялся порядок, во всяком случае, актеры находились там, где им положено. Она поспешила на место и поняла, что рада там находиться. Рядом слонялся Герцог. Он пристально посмотрел на нее и глубокомысленно изрек:

– Неважно выглядишь…

– Это от жары, – машинально ответила Адела.

– Не такая уж и жара, – ответил Хью. – По-моему, прекрасный день. Возможно, где-то погромыхивает.

Адела едва не скрипнула зубами. Вот еще этой невозмутимости Хью ей не хватало! В нем было что-то от миссис Парри.

– Немножко чуткости тебе не помешало бы.

– Я всегда чуток к тебе, дорогая, – проникновенно сказал Хью. – Ты устала.

– Слушай, Хью, в Судный день ты мне тоже скажешь, что я устала? – воскликнула Адела. – Говорю тебе, это жара!

– Ну, хорошо, – сдался Хью, – ты устала из-за жары.

– Вовсе я не устала! – в ярости взорвалась Адела. – Мне жарко, меня тошнит от этой пьесы и у меня болит голова. Это так раздражает, когда тебя постоянно не понимают. В конце концов, пьеса во многом все-таки зависит от меня и всего того, что мне приходится делать, и когда я прошу о небольшом участии…

Хью взял ее за руку.

– Помолчи, – сказал он.

– Хью… – она в изумлении уставилась на него, но он не дал ей продолжить.

– Помолчи, – повторил он. – Ты лезешь из кожи вон, девочка моя, ты и твое участие. Мы поговорим, когда все закончится. Ты – лучшая актриса в пьесе, и совершенно сногсшибательна в этом платье, и можно много чего еще сказать, я потом это скажу обязательно. Но сейчас пора начинать, так что иди и делай то, что должна.