Сосны. Заплутавшие

– Выходи через час, но, как бы ни было больно, ступай твердо. Если они поймают тебя на том, что ты хромаешь перед камерами, они все поймут.

* * *

Итан стоял у кухонной раковины, глядя в черное окно. Три дня тому назад лето кончилось. Листья только начали окрашиваться в осенние цвета. Иисусе, осень длилась лишь мгновение – от августа до декабря за семьдесят два часа…

Фрукты и овощи в холодильнике почти наверняка были последней свежей едой, которую они будут есть в грядущие месяцы.

Бёрк налил в котелок воды и поставил на плиту кипятиться. Пристроил рядом большую кастрюлю, выставил регулятор плиты на среднюю отметку и плеснул в кастрюлю оливкового масла.

У них оставалось пять помидоров на веточке – как раз хватит. Вырисовывался план ужина.

Итан раздавил головку чеснока, нарезал лук, бросил все это в масло. Пока все шипело, порезал помидоры.

Это вполне могло происходить и на их кухне в Сиэтле. Поздними субботними вечерами Бёрк ставил запись Телониуса Монка[32], открывал бутылку красного и погружался в приготовление потрясающего ужина для своей семьи. Не существовало способа лучше снять напряжение после долгой недели.

В этих минутах было ощущение тогдашних мирных вечеров, все ловушки кажущейся нормальности. Если забыть про то, что полчаса назад он вырезал отслеживающий чип из ноги своей жены в единственном месте в доме, которое не находилось под непрерывным наблюдением.

Если забыть про это.

Итан добавил помидоры, вдавил их в лук, налил еще масла и наклонился над плитой, оказавшись в сладко пахнущих клубах пара, пытаясь хотя бы на краткий миг удержать плод своего воображения…

* * *

Тереза вышла, когда он промывал макароны. Она улыбалась, и Итан подумал, что в ее улыбке чувствуется боль – едва уловимая напряженность, – но походка ее была безупречной.

Они поужинали по-семейному на одеяле в гостиной, собравшись вокруг печи и слушая радио.

Гектор Гайтер играл Шопена.

Еда была вкусной.

Тепло обнимало.

И все это закончилось слишком быстро.

* * *

Миновала полночь.

Бен спал.

Они сожгли кофейный столик за два часа, и викторианский дом снова погружался в леденящий холод.

Итан и Тереза лежали на кровати лицом друг к другу.

Он прошептал:

– Ты готова?

Она кивнула.

– Где твое ожерелье?

– На мне.

– Сними его, оставь на прикроватном столике.

Проделав это, она спросила:

– И что теперь?

– Ждем одну минуту.

* * *

Они оделись в темноте.

Итан заглянул к сыну и обнаружил, что тот спит без задних ног.

Вместе с Терезой они спустились по лестнице. Ни он, ни она не произнесли ни звука.

Открыв переднюю дверь, Бёрк поднял капюшон черной фуфайки и жестом показал, чтобы Тереза сделала то же самое.

Они шагнули на улицу.

Уличные фонари и фонарики на крыльце подчеркивали темноту.

Холодную, без звезд.

Они вышли на середину улицы.

– Теперь мы можем разговаривать, – сказал Итан. – Как твоя нога?

– Ужасно болит.

– Ты у меня потрясающая, детка.

– Я уж думала, что потеряю сознание. И мне этого хотелось.

Они двинулись на запад, к парку. Вскоре услышали шум реки.

– Мы здесь и вправду в безопасности? – спросила Тереза.

– Мы нигде не в безопасности. Но, по крайней мере, без чипов камеры нас не засекут.

– Я чувствую себя так, будто мне снова пятнадцать и я тайком выбираюсь из родительского дома. Такая тишина…

– Я люблю выходить поздно. А ты раньше никогда не выбиралась тайком? Ни разу?

– Конечно, нет.

Они покинули улицу и побрели по игровой площадке.

Через пятьдесят ярдов шар единственного уличного фонаря озарил сверху подвесные качели.

Они шли до тех пор, пока наконец не добрались до конца парка, до берега реки, и сели на увядающую траву.

Итан чуял воду, но не видел ее. Он не видел своих рук, когда подносил их к лицу. Никогда еще невидимость не казалась такой успокаивающей.

– Я не должен был тебе рассказывать, – проговорил он. – То был момент слабости. Я просто не мог выдержать этой лжи между нами. Того, что мы с тобой не на одной и той же странице.

– Конечно, ты должен был мне рассказать.

– Почему?

– Потому что этот город – полное дерьмо.

– Но вряд ли где-нибудь за его пределами лучше. Если ты когда-нибудь мечтала покинуть Заплутавшие Сосны, я погасил этот лучик надежды.

– Я в любой день предпочту правду. И я все еще хочу отсюда уйти.

– Это невозможно.

– Нет ничего невозможного.

– Нашу семью прикончат, не пройдет и часа.

– Я не могу так жить, Итан. Я думала об этом весь день. И не могу перестать об этом думать. Я не буду жить в доме, где за мной шпионят, где мне приходится шептать, чтобы по-настоящему побеседовать с мужем. Я сыта по горло жизнью в городе, где мой сын ходит в школу, а я не знаю, чему его там учат. Ты знаешь, чему его учат?

– Нет.

– И тебя это совершенно не беспокоит?

– Конечно, беспокоит.

– Так сделай что-нибудь, блин!

– У Пилчера в горе сто шестьдесят человек.

– Нас тут четыреста или пятьсот.

– Они вооружены. Мы – нет. Послушай, я не для того рассказал тебе, что происходит, чтобы ты попросила меня разнести здесь все в клочья.

– Я не буду так жить.

– И чего ты от меня хочешь, Тереза?

– Исправь положение!

– Ты сама не знаешь, о чем просишь.

– Ты хочешь, чтобы наш сын рос…