SoSущее

— Четвертый век? В воде? — воскликнул Ромка, явно желая усилить каким-нибудь братским чертыханьем свое удивление. — Нихуясе. Чё тогда другие в говно? Я одного журнаша там признал. Клочья одни на костях. Только очки блестят. А мочканули его недавно, года три всего. А этот… эта, ну, башка его — выглядит так, ровно с плеч ее только и сняли.

— Заговоренный он, Стенька наш, на «несмерть».

— На бессмертие, что ли? — переспросил Деримович.

— На «несмерть», оглох, что ли? — передразнил недососка Онилин.

— Опять вы со своими, как их…

— Дефинициями. Дефинициями, Ромка! — едва не вскричал Платон. — Не расстраивай ты меня, Деримович, ох, не расстраивай. Ведь ты чуть в пожизненном долгу не остался у Степана.

— Щас, буду я за базар перед всякими бошками отвечать! — вознегодовал недососок. — Вас послушать — так вы и лохосу слово держать велите!

— А что, вынул он таки из тебя обещание?

— Выкусил. А как мне было еще поступить, когда рука за решеткой, а на руке голова болтается. Ни тпру, ни ну, — возмущенно оправдывался Роман. — Да ладно, если он наш, то чё не уважить. Благо не по сосальной части. А мочкануть головешку по ее же просьбе — делов-то.

— Делов, Ромка, делов столько, что не провернешь. Не простая головешка это, Ромка. Ой, не простая. Таких головешек в мире две-три и обчелся. Он же не просто живучий, как крыса какая. Нет таких крыс, чтоб по четыре века жить. Молока девы хлебнул Стенька однажды, когда схрон для клада искал. А хлебнув, не помер, как тому быть положено. Только плахи избежать не сумел. Вот такая незадача получилась. Вроде казнен, но не умер. А жив, но не весь… — Платон приостановился, давая Деримовичу время обдумать одну из промежуточных фаз бытия между жизнью и смертью. Но лицо подопечного выражало явно не метафизическую озабоченность.

— О чем еще Стенька поведал тебе? — решил вернуться к конкретике Платон.

Деримович сказал «э-ээ» и задумался. А задумался он над тем, знает или нет наставник его о предложении разинском. Мучительное раздумье недососково наставник и прервал.

— A-а, понятно, Деримович. Прельстил тебя окаянный. Клады предлагал свои?

Ромка виновато кивнул головой.

— Ну, у тебя-то башка не на дне, а на плечах пока. Сам подумай, ну сколько там золотишка того! А парча, шубы да кафтаны, на них молоком не прыскали, — представляешь, что с ними?

Ромка вторично кивнул головой, но отвисшее сосало все же выдавало степень его прельщения разбойничьим златом.

— А сок все равно течет, да, недососль?

Деримович кивнул головой в третий раз.

— Это потому, что потрогать можно, — продолжал Платон, — много в тебе еще лоховатости. Никуда не денешься. Выдавливать придется. Капля за каплей. Пока сухим не станешь. А то так и будешь на бижутерию всякую сосало щетинить.

— А что, трудно куски Степкины найти? — неожиданно спросил Ромка.

Платон даже присел от такой непосредственности. Аккуратно застеленная кровать скрипнула и провалилась под телом мистагога чуть ли не до самого пола. Вспомнив конфуз Новодарской и оценив собственную беспомощность, Онилин громко захохотал.

— Смешно, да? — по-своему воспринял его смех Деримович.

— Так он тебе не только caput ликвидировать предлагал, — наконец-то осознал Платон всю картину. — И когда это вы там перетереть успели, за минуту?

— За минуту? — в свою очередь удивился Ромка. — Да я там с полчаса пробыл, не меньше.

— У тебя что, и жабры имеются, Ихтиандр[169]? — Платон на секунду задумался. — Или Ихтус?

— Ихтиандр, дядь Борь, — поправил учителя ученик и, облизав влажные губы, стал что-то высчитывать в уме.

— Что, не втыкаешься, недососок? — подшутил над подопечным мистагог. — Морщи мозг, морщи. Может, и прорежется что между складок.

— Опять вы с мозгом своим, Платон Азарыч. Толку мне от мыслей ваших, когда и так все течет куда надо. Только подставляй.

— Течет куда надо, — усмехнулся Онилин, — да ты мудрец, Деримович, прямо Лао Цзы какой. Ну да ладно, не буду тебя сказками на ночь пичкать. Тем более не тысяча их, а одна… Значит, Стенька тело свое сыскать просил. А взамен? — Платону удалось наконец-то выбраться из кровати-ловушки, и теперь он стоял со своим подопечным vis-`a-vis, а точнее, сос-а-сос, как было принято среди братьев, хотя номинально Ромка таковым еще не считался.

Типичному представителю лохоса на это сближение лучше не смотреть — поймет неправильно, в меру непроходимости своей, и той же мерой осудит, как в незапамятные времена и чуть ли не по тем же причинам афинский охлос осудил другого учителя, Сократа Дотошного, чем нанес незаживающую рану его возлюбленному ученику, Платону Внимающему, которую он и залечивал всю свою долгую жизнь бальзамом сладкой филофени.

— Просил, — признался Ромка, все еще раздумывая над тем, стоит или нет открывать всю тайну учителю.

— И… — настаивал наставник.

— И обещал, что если найду тело его, будет служить он мне верой и правдой, духом несгибаемым своим и телом бессмертным.

— Несмертным, — поправил Платон.

— Он «бессмертным» сказал, — решился возразить овулякр.