SoSущее

— С какой стороны, мон гог[207]? — в тон Онилину спросил Деримович, вертя на столе снимок кургана. — Ой, глядите, баба никак! — вполне по-казацки воскликнул он и двумя пальцами обрисовал символическую бабу, которая образовалась из круглого озерца с обездвиженным защитником (голова), лестницы-груди и вытянутого пруда, ставшего прямой длинной юбкой. Получалась если не девочка на шаре, то старушка на трапеции, поскольку одноглазая фигура опиралась ногами непосредственно на зеленую пирамиду с Родиной-матерью в центре.

— Сметлив, это хорошо. Но только Древо от «Аза» до «А» рановато тебе изучать. Сейчас бы крест прохождения усвоить в стандартном положении от «А» до «Я»[208], — деловито сказал Платон и обратным концом ручки очертил вытянутый крест, образованный вертикалью, проведенной от героя в круглом пруду до Воинственной Девы, и горизонталью, проложенной между ротондой с Вечным Огнем и пьетой напротив.

— Всего открыть не могу, — признался мистагог, — думаю, сам врубишься, на месте. Главное, поверх лоховской версии смотри. Узри за мемориалом церемониал.

— А конкретней нельзя ли? — Роман развернул картинку так, что Волга снова оказалась внизу. — Действительно, крест. А для чего?

— На многое не рассчитывай. Да и времени нет. Видь путь. От каменных начал… Ну, этот воин посреди пруда. Догадываешься, кто попал туда…

— Озар, наверно, кто еще?

Платон посмотрел по сторонам с некоторой настороженностью и вместо ответа шепотом произнес:

— Ты сказал. Хотя в камень многие, в общем-то, вляпывались. Он души держит цепко. Особенно гранит. И лучше тот, где много кварца[209]. Вот Митра, договоров бог, рожден из камня средь пещерных вод. И камнем Птах свалился в океан, все потому, что Ею пьян, и от него пошли круги, и столб поднялся из воды. Бен-бен, ебен. В нем семя Атума с кристаллами сплелось, и стало все задумчивым насквозь[210]. Ты понял?

— Нет, — сказал Роман.

— Задумчив логос, вставший на мели. Средь круга вод — он разума оплот. Круги творения пойдут, от центра слово разнесут. Но слову к силе не попасть, как ни мощна божественная стать. Меж ним и мощью крест лежит. Огромна сила, нету слов, — еще раз наметив ручкой линии креста, Платон ткнул в бок Деримовича и, обведя вокруг Родины-матери кружок, продолжил катрен, — но призрачна, как память снов. Проснись и будь. Буди и пой. Чтоб разум снял оковы слов и с носом всех оставил дураков. Смекаешь?

— Нет, — честно признался кандидат. И Платон, смерив его взглядом, продолжил свой сказ:

— Дальше мрак земли, там тьма, там смерть, там души полегли. Войти туда — святейший долг. Как ни входи — увидишь морг. Здесь слово выньми из земли. В ковер из трав его вплети. А правду сердцем призови. Ты из груди его возьми. И дай тому, в ком хлещет тьма, рассвета требуя сполна, вложи в того, кто без него. Кто тьмой объят, но не умеет спать, желая светом в пустоте сиять… И в землю сердца попади без сердца. Когда все тени в камне соберутся вновь, про сердце не забудь. Адельф без сердца — ноль. Теперь смекнул, как кумом у костлявой слыть?

— Нет, — снова честен был Роман.

— Ну так тому и быть. Пусть недра вытолкнут тебя. Смердеть ты станешь, кожа отойдет, и плоть твоя с костей сползет. И это ключ. К тому, что воды смерти одолеет вонь, а в гное плоти возродится огнь. Сквозь них пойдешь к престолу Влажной, но до того участок важный минуть ты должен загодя. В две истины врубился?

— Да, — к удивлению мистагога, уверенно ответил недососок, справедливо полагая ротонду с факелом и пьету в воде вместилищем двух правд: скорбной — в слезах забвения, и жгучей — в огне обновления.

— На выходе из ада попадешь на берег райский. Ладья готовая там ждет тебя. Толкни ее и в гр… — Платон прищелкнул языком, но не в попытке одолеть проэтический вирус, а вовремя — ибо он чуть не выдал одну из главных тайн посвящения, — и в струг ложись, — повторил он. И по воде к любви несись. Когда причалишь, повстречаешь смерть, ее не бойся, брось ей персть, а истину под ней ищи. Она нетленна и чиста, как дева майская бела.

— Усек?

— Куда уж боле, — согласился Роман, ни хера, конечно же, не поняв из аллегорий мистагога. Получается, проэтическая зараза перекинулась и на него. Да, красное словцо до добра, точно, не доведет.

— Попал? — участливо спросил Платон, придерживая рукой нижнюю челюсть.

— Угу.

— Выходит, не усек, — Платон убрал руку с подбородка, взял ручку и начал рисовать на свободном месте тонкую ветку с продолговатыми листочками, — придется самому.

— Угу, — снова лаконично согласился Рома, осторожно проверяя речевой орган на предмет позыва к рифмоплетению. — Да все в порядке, дядь Борь. Вы не переживайте, я справлюсь.

— Справишься, — протянул Онилин, — еще бы не справился.

— А если не справлюсь, Платон Азарович, а вы мне уже о Драгоценностях Лона рассказали и еще кое о чем. О том, чего лохосу ну никак знать нельзя. Разве есть установления такие, чтобы первые тайны овулякрам выкладывать?

Платон посмотрел на расплывшуюся в улыбке обаятельную ряшку своего недососка и понял, что не прост, ох не прост Рома.