SoSущее

— Что? — искренне, точно лох на банкете, удивился Платон. И было чему удивляться! Ведь разинский ребус с головой собаки немало поспособствовал восстановлению святилища.

— Степка сказал, что Фрол — дебил.

— Так и сказал, дебил? — перебил Ромку Платон.

— Нет, конечно, он чё-то про злобесно умышление сына блядиного умом малого тер. Ну, я понял, что брательник его, значит, не въехал в тайну схронов Сенькиных. Песью голову Фрол не нашел. Он, типа, вообще не воткнулся в завет разинский.

— А как бы он въехал, он же не Сенька, чтобы птицей над Волгой летать и в островах собак углядывать.

— А этот, ушкуйник ваш, он летал разве? — вытаращив глаза, задал вопрос Деримович.

— Не телом своим, конечно, а глазом соколиным. Оттуда и узрел остров. Только он ошибся. Не собака это.

— А что, крыса, мышь, или вуглускр[213] какой-нибудь невдолбенный?

— Нет, Ромка, не вуглускр, утроба это материнская, питомник Сарпинский.

— Чё-то не очень на матку смахивает. Вроде как по очертаниям на желудок больше походит, — не без оснований возразил недососок.

— А я и не говорил, что это матка, недососль. Я сказал, утроба сарпинская.

— Ну, я не могу уже, Платон Азарович! — взмолился Деримович. — Не знаю, как там с утробой, а чайник у меня точно треснет.

— Не вскипел еще, чтобы лопаться, — осадил ученика мастер посвящений. — На лекции надо было ходить, а не только активы притыривать. Тогда бы знал, что сарпы — родственники наши, не по Дарвину, разумеется… По Деримовичу.

— Мать моя! — воскликнул Роман, не отреагировав на колкость наставника. — Получается, вуглускр этот — Родина наша?

— Прародина, — поправил Онилин. — Только это в Канонах[214] не записано. Ересью считается в Старшем Раскладе…

— Значит… вы ересиарх, Платон Азарович, — решил блеснуть терминологией кандидат в сосунки.

— …Тоже мне, нашлись епископы, определения раздавать, — Платон сознательно сделал ударение на «о», и получилось так, что высокий церковный сан, благодаря его произношению, вернулся к своим позорным «надзирательным» началам. — Придет же в голову правду истинную ересью назвать, ладно бы апокрифом каким… Хотя что с вертухаев взять, когда у них не жизнь, а сплошная мелкоскопия… И скажу я тебе, Ромашок, вот что: как корешки свои ни скрывай, все одно к ним хоботок тянется. И арканархи твои, заметь, не к Темзе прикладываются, а сюда спешат… Выходит, по нутру им ересь, — сказал Платон, растягивая губы в презрительной усмешке. — А знаешь почему? Сосало — его не проведешь болтовней всякой. Сосало не лоховище какое, чтобы на пустые наперстки кидаться. Оно пуповину свою из другой галактики почует.

— Ну это вы загнули, дядь Борь, про Галактику. В пустоте запахи не передаются, — горделиво подметил Роман, продолжая демонстрировать мистагогу свои не столь уж провальные знания.

— Еще про световые годы начни мне тереть! — усмехнулся Платон. — Про звезды дальние и прочие байки лохатые. — Галактика — думаешь, это звезды в тумане? Га-Лактика, мон ами, это просто «земля млечная», поилка, короче…

— А почему тогда этот Путь Млечный один, если они все млечные? — вторично блеснул астрономическими познаниями Деримович.

— Потому что теперь он единственный пред тобою лежит, — ответил ребусом Платон и прикрыл ладонью родоначальный остров. — Повторяю, перед арканархами этот сказ не поминай. Не любят они этого. У них иная легенда об истоке своем. Не нравится им, что Начала их в степях диких лежат, что отсюда сыновья Влажной по миру разбрелись.

— И все остальные тоже? — удивился Роман.

— Какие такие остальные? — Платон хитро сощурился, отчего стал похож на Ильича в редкие для того минуты веселого лукавства.

— Ну, лохи позорные и прочие начала, огнеглоты там, зверье-ворье всякое.

— Не борзей, недососок, не вызрел еще. Игнархи-териархи-клептархи, положено говорить воспитанному кандидату в сосунки. Не забывай, работать вместе вам придется, можно сказать, шира к шире, окочур к окочуру, а ты свысока на помощников. Нехорошо это. Ну а лохос вообще поминать негоже. Залопочет еще.

— Ладно, дядь Борь, проехали, — примирительно сказал Деримович, — вот думаю, знал бы я о кладах Сенькиных в школе, оно бы в начальном раскладе совсем не помешало, золотишко разбойное. Отжал бы с ним не одно хлебало сальное.

— Попридержи, попридержи дундука своего, — осадил подопечного Онилин. — Пустое это, с таким сосалом монетки подбирать да хлебала отжимать. Не для того рожден, мон хер. Помни о призвании и будь готов к избранию.

— Всегда готов! — выпалил Роман, уже автоматически вздымая правую руку в салюте Дающей.

— Разворачивается, — подытожил Платон и довольно ощерился.

* * *