SoSущее

Как сестры-близнецы парили они в двух смежных стихиях, одинаково рассекая их мечами… «Но меч ли в руках у той, что в воде?» — думал Ромка, вглядываясь в подрагивающую время от времени воду. Странный какой-то. Волнистый… И шевелится.

Если разобраться, то Зовущая в воде, кажется, ее зовут… — и Ромка попытался припомнить одно из бесчисленных имен Дающей, — Дина-Бина-Мундина[238]… Ундина, точно Ундина, меч не вздымает, а опускает… И не совсем меч. Мало того что кривой, он еще и шевелится…

Змей… Точно, это сползающий по ее плечам и рукам змей. С третьим, рубиновым глазом, горящим во лбу. Ромка поднял голову вверх и увидел, что таким же огоньком горит острие меча в руках оригинальной Родины. «Матери Сильфиды»[239], — вспомнил он без запинки воздушное имя Дающей. И мощная систола священного трепета прокатилась по его телу, как будто не руками, а непосредственно сердцем прикоснулся он к чему-то засасывающему, запретному и чрезвычайно древнему.

К тому, что живет в нем самом и сейчас откликается, разбухая в грудной клетке до такой степени, что невозможно дышать. И вот одно из биений спятившего сердца вытолкнуло на поверхность восприятия обрывок странного сна или видения. И видит он в нем себя лежащим на ступенях. Голым и недвижным. Только смотрит не сверху на свое тело, а сбоку, от самой земли. Оно почему-то приближается, постепенно вырастая до Гулливеровых размеров, его взгляд скользит между поваленных столбов ног, прямо в пах со сморщенным отростком, потом точка зрения неожиданно поднимается вверх. Он скользит над темным треугольником с ведущей к пупку дорожкой курчавых волос, заглядывает в заросшую дыру в центре живота и вдруг натыкается на дыру свежую, зияющую в белой груди черной пастью, с рваными губами мышц и торчащими зубами-ребрами… Над ней не удержаться. Дыра засасывает. Зыбкая плотяная чернота ее стремительно приближается… Еще мгновение — и все тонет во тьме…

Сильный толчок в груди возвращает его к действительности. Роман испуганно оглядывает свой торс. Кое-где он ободран, но никаких следов страшной раны у него нет. Дурацкие глюки, решает кандидат в сосунки и делает первый шаг навстречу воде.

У края бассейна покачивается странная лодка, похожая на каноэ, только с обрубленным носом и кормой. И утолщение на месте гребца слишком симметричное. И почему оно целиком закрыто сверху? И где весло, чтобы грести?

«В струг садись», — вспоминает он слова наставника. А зачем ему по воде, когда он может и посуху, размышляет Деримович, оглядывая широкую дорожку, идущую по краю бассейна. Действительно. Он делает несколько шагов. Все спокойно. Тут идти-то сто метров всего.

Он уже миновал ближний правый угол бассейна, когда почувствовал что-то неладное. Шум. Уже знакомый шум оживающего бетона. И первое, что он увидел в наступающем dance macabre, это повернувшийся в его сторону указательный палец, который до того указывал на что-то в воде. Он не помнил, что изображала скрытая в деревьях скульптурная пара, из которой тянулась указующая рука, но палец уставился в него явно не с добром. А с другого постамента, что находился ближе к нему, поднялась голова раненого бойца и посмотрела на него полными ненависти глазами. Потом раздался звук клацающего затвора. Он в нерешительности остановился. Если начнут палить, до укрытия ему не добежать. И кто может точно сказать, где оно здесь, укрытие?

Прислушиваясь к звукам на каждом шаге, он вернулся к так называемому стругу. Странный он, струг. Бывшим грободелом, верно, струганный. И по виду — обыкновенный гроб. Не дешевый, конечно, внушительный, но не струг.

Стоило ему мысленно произнести слово «гроб», как ожидавшее его плавсредство, громко щелкнув замком, раскрылось, бесстыдно обнажая перед ним свое красное бархатное чрево.

Деримович инстинктивно отшатнулся. Его почему-то обуял сильнейший и совершенно безотчетный страх. Он сделал шаг назад, потом еще один. Сколько он ни твердил себе «позор» и «назад ни шагу», ноги не слушались его. Они несли его обратно к лестнице.

Еще мгновение — и для многообещающего кандидата в сосунки, обладателя двенадцатого дана по шкале Сосальского[240], без пяти минут Амор Хана, — вхождение в Храам Дающей могло закончиться в «казане Мамая». И не успевший вылупиться из ооцит-недососка олигарх стал бы не обаятельным братом Амором, а слюнявым олигофреном Ромкой Нахом.

Да, неофит, прошедший стену проклятий, не дрогнувший перед вляпавшимся Озаром, испугался лодки с красным нутром.

Но мир не без добрых людей. Даже если они каменные.

Деримович уже развернулся спиной к воде, чтобы окончательно дать деру, как перед ним, ломая плиты, приземлилась связка из четырех огромных гранат.

«В гроб загоняете? Черта с два!» — огрызнулся Ромка, решив укрыться от осколков в воде.

Но стоило ему вновь оказаться лицом к лицу с зеркалом вод, как новый выбор между уничтожающим и смертоносным предстал перед ним.