SoSущее

«…Воолга, ма-ать родна-я, Воолга…» — Не закончив двустишия, голос оборвался, послышался кашель, а затем громкое бульканье. Вслед за этими тревожными звуками по воде беспорядочно забили чьи-то руки.

«Руку! Руку!» — перемежаясь с бульканьем, разливался над рекой призыв о помощи.

Платон набрал воздуху и, погрузив голову в воду, сделал около десятка мощных гребков кролем. Еще одного глотка хватило на восемь, а когда он вынырнул и вновь продолжил плавание брассом, над рекой слышались только тихие всплески неумелых пловцов.

В какой-то момент ему показалось, что его левая нога одеревенела и совсем не двигается. От возможной катастрофы сердце Онилина застучало сильнее, а тут еще он почувствовал, как сзади на него накатила одинокая волна, какая может быть от всплывшего дельфина, акулы или другой крупной рыбы. Он почему-то подумал о Нетупе с его кусающим за мудя судаком. Вспомнил верткое мускулистое тело локапалы, его нагловатую усмешку и внутренне сжался, ожидая самого… неожиданного.

Пронесло. Не судак с мудаком — лысый череп Ширяйло.

— Сус-лик, — с шумным выдохом сказал он, повернувшись к Онилину, — ла-асты того… склеил, — и, не дожидаясь ответа, погреб дальше, периодично погружая свою килеобразную голову в воду.

Платон, проводив этот торпедный катер завистливым взглядом, подумал еще и о том, что активы его недососка стремительно увеличиваются.

Хорошо бы не за счет его собственных.

* * *

— Ну, вот и пришли, — сказал светоносец, повернув к Деримовичу голову.

Ромка оглядел вставшую перед ними вполне отчетливую серую стену. Никаких просветов и дверей во внешний мир в ней не было. Стена бугрилась какими-то формами, в которых можно было узнать отдельные фигуры людей, части оружия, волну окаменевшего знамени. Все люди почему-то выступали из стены спинами, торчащими ногами и локтями. Картина выглядела барельефом спятившего художника, который решил изобразить батальную сцену с тыла. К несчастью, никакого намека на выход в ней не содержалось.

— А выход? — спросил Ромка, подходя поближе.

— Выход есть, — невозмутимо ответил Данко и наполовину вошел в стену. Рука с сердцем также пропала в сером рельефе, отчего стало темно как в преисподней. Только почему «как». Это место и было самой настоящей преисподней. Ромка кинулся вслед за Данко, но с третьего шага уперся в стену, разбив до крови лоб.

— Черт, опять забыл, — услышал Деримович, ощупывая ссадину на лбу.

Голос шел откуда-то сверху, из того места, куда вошла голова Данко. Рука с факелом-сердцем проткнула стену на обратном пути так же легко, как и двигаясь вперед. Факел все еще горел, он-то и осветил Ромке картину случившегося. Оказывается, он наткнулся на чей-то зад, да так и стоял, упершись в него головой. А рука, положив сердце на выступ, вновь исчезла в стене.

Что ж, по крайней мере светло, — успел подумать Деримович, прежде чем какая-то мощная сила, взяв его в охапку, не швырнула об стену. Но он не разбился. То ли бетон почему-то утратил плотность, то ли он сам на время стал тенью, но как бы там ни было, он пулей вылетел наружу. И летел еще метра три, пока не упал на гранитные ступени.

Весь ободранный, в синих кровоподтеках и кровавых ссадинах, лежал кандидат в сосунки, подставляя свою разодранную грудь под свет полной луны. Лицо его было бледным, глаза открыты, ни единого признака жизни не теплилось в нем.

Воздев к небу автомат и скривив губы в презрительной усмешке, смотрел на мертвого червячка-неудачника и сам окаменевший Данко.

И вдруг снова задрожала земля, и мощный гул повис над курганом, и кого-то опять позвала за собой ослепительная амазонка. «За мной!» — звуковыми цунами обрушился на землю клич Зовущей. И сотни вмурованных в стену голов и торсов, издавая глухой треск и осыпая землю бетонной шелухой, повернули головы… Нет, не на зов, а в сторону распростертого на лестнице недососка.

И еще не затих последний отголосок призыва Дающей, как из темного провала на груди Данко показалась голова змея. Как будто того же, что был вручен светоносцу Деримовичем, но в то же время другого.

Этот змей был зрячим. Блеснув рубиновыми глазами, он сполз по стене вниз с каким-то странным шелестом. Приблизившись к своему бездыханному телу-дому, змей встал на хвост и, сделав угрожающий выпад в сторону торчащих из стены бойцов, исчез в разверстой груди кандидата. И головы павших героев, потрескивая бетонной крошкой, вернулись на уготованное им скульптором место.

А лежащий на ступенях кандидат неожиданно хлопнул глазами и легко, как будто не было на нем ссадин и кровоподтеков, встал.

Обведя взглядом странную галерею плененных душ, он, как лунатик на зов луны, пошел к другой Зовущей, такой же, как сама госпожа ночи — ослепительно белой, воинственной и прекрасной — Нике Мамаева кургана.

Только теперь, поднявшись по лестнице до самого верха, Деримович смог оценить все инициатическое совершенство пути сосунка.

С этой точки он мог видеть сразу двух матерей: одну — в иссиня-черном небе и вторую — в зеркале недвижных вод большого прямоугольного пруда.