SoSущее

Насчет соломинки Ширяйло, конечно, погорячился. В руках у Хока была не соломинка, а скорее толстая камышина, но сути происходящего это не меняло.

— Ну, он типа подразнить решил награжденного, — продолжал свой рассказ Ширяйло, — а я ему говорю, мол, предложение что надо: и товарища спасешь, и сам разомнешься. И что ты думаешь, нашли мы ему соломинку — Николя Угомон целых три камышины надыбал под разный диаметр… Представляешь, даже интересно стало, надует он Непийпиво или нет.

— Отставить, — резко сказал Платон, стараясь не отворачивать глаз от стеклянного взгляда териарха, — награждают не для того, чтобы Родину обманывать, земноводное из себя корча. Не в мочи отвечать за содеянное — вон пусть идет! Никто не держит. А хочет в Лоно вернуться — пусть превозможет.

— Лады, — покорно сказал Ширяйло, чувствуя должностное превосходство Онилина, — и правда, пусть катится нах отсюда, если плавать боится.

В следующий миг произошло то, чего от Сусло-Непийпиво никто не ожидал.

Вырвав соломинку из афедрона, он с силой отшвырнул от себя Хока, а сам, упав, на колени, пополз к Онилину.

— Клянусь, клянусь, мессир, лукавый попутал, лукавый! — тонким бабьим голосом голосил награжденный.

— Я, что ли? — хохотнул Онилин. — Врешь, не путал я тебя.

— Ну, я это, я это, конечно, это так, присказка, я буду, я поплыву, только не изгоняйте! — И синдик упал лицом в песок, одновременно выпуская из себя мощную струю воздуха.

— Ну не песдос ли! — подал голос Хок. — Я старался, чуть не дриснул от натуги, а он пердеть вздумал. Потонешь, вонючка.

Платон дал знак Ширяйло урезонить распоясавшегося провокатора.

Но Хок недаром слыл самым чутким афедроном Братства. Стоило Ширяйло и Сахиму сделать шаг в его сторону, как он с неожиданной для своего грузного тела ловкостью отпрыгнул от них прямо в реку и, обдав териархов холодной водой, зашлепал в сторону старшего расклада арканархов — в надежде, что там, в присутствии тайных и высших начал, ширять его не осмелятся.

— Признал нечестие свое? — возлагая руки на голову, спросил Платон у Сусло-Непийпиво, отмечая про себя, что где-то уже видел эту сцену.

— Признал, признал, ваше отечество, — запричитал водочный Суслик, царапая перстнями Платоновы ноги.

— Не передо мной признавай, дубина, и не отечество я тебе. У Нея, Отчизны, пощады проси, скажи, что испачкался, но смыл, позором смыл и готов воды холодные Ея пройти, но сохранить любовь горячую, сердце пылающее. Не какие-нибудь там теплые чувства, только горячее и пылающее, — наставлял Платон незадачливого самогонщика, глядя, как тяжелый крест на бьющем поклоны синдике чертит в песке ровные борозды.

— Прости, прости, родная, Родина, мать твою, мою, моя, женщина! — тараторил Сусло-Непийпиво в отчаянном страхе от того, что не достанется ему на том берегу заветная грамота и начертание на руку. А без этого… только и остается цепки носить на шее вышибальской. Что и говорить — не лучшее занятие в преддверии старости.

Покаянная молитва Сусло-Непийпиво неожиданно перевела Онилина в лирическое состояние духа. Он посмотрел на залитую серебристым светом реку, поднял глаза на все еще высокую Луну, потом бросил взгляд на Сатурн, вышедший из-за горизонта вслед за поясом Ориона, и теперь, оценив взаимное расположение небесных тел, он стал вглядываться в слегка подсвеченную ночными огнями города полоску неба на востоке, потому что именно там должна была появиться звезда, восход которой послужит сигналом к старту заплыва.

И вдруг на кургане снова полыхнуло сине-зеленой плазмой, и крупная рябь, проходя сквозь едва заметные волны, побежала по реке, в свете луны делая ее похожей на стиральную доску. Все затихли. Проказник Хок и кающийся Сусло-Непийпиво, на полукомплименте одному из принцев застыл Нетуп, угомонились все, включая молодежную секцию «Сосущих вместе» вкупе с назначенными им оппонентами из «Союза Пришлых Сосунков».

Ну, наконец-то, вот она, собачья звезда Усира, долгожданный Сириус-Сотис.

На старт… Внимание….

Марш!

* * *

Тьма. Она была странная. Вроде абсолютная, но при этом прозрачная. Тьма была с угадываемыми формами, движущимися контурами, полная шорохов, движения и стонов. Ромка понял, что он внутри стены. Он ее часть, но при этом способен двигаться в ней и ощущать присутствие других замурованных. Двигаться можно, а переместиться нет. Вот откуда страдание на лицах рядовых в бетонных шинелях.

Дернувшись пару раз, на третий он понял, что вырваться силой не получится и лучше замереть на время. Нужно хотя бы обуздать накативший ужас. Не то сердце просто развалится на части, как перегретый мотор.

— Деримович? — прозвучал как будто знакомый ему голос.

— Деримович, — подтвердил он, удивляясь произносимым звукам: Д-е-р-и-м-о-в-и-ч. Искаженный, но при этом несомненно его голос немного успокоил Ромку. Сердце перестало рваться из груди, дыхание обрело ритм.

— Я Молоховский, помнишь? — спросил голос, и какая-то смутная тень закачалась перед Романом.

— Ну да, только ты же вроде того, — с неведомым ему до сих пор стеснением сказал Роман.