Сотник

Мишка совершенно не представлял, что должно было стрястись, чтобы даже такой служака и "военная косточка", каким до сих пор неизменно оказывался Дмитрий, мнется, как Анька на уроке арифметики, и от этого разъярился еще сильнее. Что значит "ничего страшного"?! И это ближники, называется, родичи! По рожам видать — чуть-чуть за оружие не схватились!

— Ослы иерихонские! Вашу кобылу в хвост и гриву оглоблей! Отвечать как положено!

— Есть отвечать как положено! — привычно вытянулся во фрунт Митька и отчеканил: — Лекарь Матвей и поручик Василий не сошлись во взглядах на лечение раненых! — Потом коротко вздохнул, переводя дух, и вдруг выпалил: — Господин сотник! Вели далее с глазу на глаз отвечать! При посторонних невместно…

— Это кто тут посторонний, щенок?! — взвился за Мишкиной спиной Никифор. — Вы на чьем подворье…

— Прости, дядька Никифор. — Дмитрий от волнения и нештатности ситуации побледнел и заиграл желваками на скулах, но ответил уверенно и четко, в режиме доклада командованию "скажу, а потом хоть стреляйте!" — Не о тебе речь. Нельзя при всех! — И он мотнул головой в сторону распахнутых ворот и любопытных холопов и закупов, толпящихся на дворе.

— Вы чего учудили, сучьи выкидыши?! — Егор, время от времени дергая щекой и болезненно морщась (рана все еще давала о себе знать и не позволяла десятнику устроить разнос с полным удовольствием), самозабвенно орал на Роську с Мотькой. Те хоть и стояли навытяжку, но должного раскаяния на их лицах не наблюдалось.

Дабы не привлекать внимание широкой общественности и не выносить сор из избы, дальнейшее разбирательство происходило в горнице, отведенной под штаб Младшей стражи. Егор с "дуэлянтами" стоял в центре, Мишка восседал за столом, а остальные ближники оккупировали лавки по периметру помещения. Ну и Никифор расположился рядом с племянником: на правах родича и хозяина он пожелал знать, что происходит.

"Поганцы! Оба уже через такую кровь и смерть прошли, что иным за всю жизнь в кошмарном сне не привидится, а тут пацанячий максимализм в разнообразных местах взыграл! Нашли время и место, недоумки!"

То, что Роськин религиозный экстаз зашкаливал за рамки разумного, Мишка с некоторым беспокойством отмечал и раньше, но вынужденно его игнорировал, надеясь в глубине души, что само рассосется. Определив еще в самом начале линию поведения и методы достижения поставленных задач, Ратников в полном согласии с теорией управления сразу же принял за аксиому, что противиться закономерным историческим процессам, в частности, христианизации, жестко и бескомпромиссно насаждаемой ныне в качестве государственной идеологии, — глупость несусветная. А потому, несмотря на собственный атеизм, категорически не мог позволить себе антирелигиозную пропаганду в любом виде, а также прямое осуждение Роськиных закидонов. Более того, сам при нужде вполне грамотно и с должным блеском в глазах излагал теорию научного христианства, применяя ее, как и любую идеологию, по прямому назначению: для обработки общественного сознания и воодушевления масс.

Расчетливый прагматизм деда, откровенно считавшего веру в Христа всего лишь инструментом, удобным для приведения подданных в послушание, Ратников, будучи не меньшим прагматиком, вполне одобрял и поддерживал, к тому же в силу менталитета и своего послезнания иначе чем христианского будущего для Руси не видел. В эту "политику партии" экстремизм начинающего фанатика, истово принявшего православие, вполне укладывался. Но именно идеология зачастую становится тем краеугольным камнем, о который управленцу приходится все время спотыкаться: и знаешь прекрасно, где лежит, а не обойдешь его и не передвинешь.

При всем своем уважении и любви к отцу Михаилу (тем более что про мертвых плохо говорить не принято) Мишка не мог сейчас не подосадовать: вот тут-то дорогой отче от всей души нагадил, как водится, с наилучшими намерениями и во имя спасения души. Свернул парню голову в процессе приобщения к христианским ценностям, не усомнившись, что точно знает, как лучше! Именно таких воинов Христовых, ставящих превыше всего верность Церкви, ратнинский священник и желал видеть. И из Мишки стремился воспитать такого же.

А вот с Мотькой, следовало признать откровенно, напортачил уже сам Мишка, хотя и не без посторонней помощи. И тоже на идеологическом фронте, чтоб его! Упустил из виду, что этого крестника повело хоть и в сторону, прямо в противоположную Роське, но и из него получался фанатик не хуже. Лекарская одержимость, которая так умиляла Мишку в Юльке, в Мотьке столь безобидной почему-то не казалась. Врач, фанатично преданный своему делу, скорее благо, лишь бы сюда эта клятая идеология не примешивалась!