Сотник

Истинной причиной Мишкиной поспешности являлась теоретическая вероятность участия в непонятном пока скандале двоюродного братца Павлуши, который заметно вытянулся за прошедшие месяцы и, видимо, почувствовал себя хозяином в отцовское отсутствие. При встрече на пристани прилива братских чувств он у Мишки не вызвал, да и сам их не особо проявлял. Хотя и обнялись, согласно протоколу, и приветствиями обменялись, как положено по обычаю, но скрыть, что появление дорогих кузенов во главе с бояричем (бояричем! — это ж треснуться можно!) Михаилом стало для него весьма неприятным сюрпризом, Пашка не смог.

Князя, правда, никто на ладье и не разглядел, а вот Агафья Владимировна произвела на пристани настоящий фурор. Закутанная в соболя, с таким видом, словно идет не по слякотной каше тающего снега и грязи, а по ковровой дорожке, усыпанной цветами, и вокруг не случайные зеваки, ошалевшие от внезапного явления чужой княгини, а ликующие толпы хорошо проинструктированных подданных, она величественно проследовала к поданной ее светлости телеге. Следом за ней с привычно задранным сопливым носом просеменила Дунька, безуспешно пытаясь подражать своей патронессе. Шествие замыкал вальяжный и торжественно-официальный боярин Федор. Павел, как и все, стоял на пристани разинув рот и опомнился только от отеческого рыка Никифора:

— Пашка, чего встал? Телеги подгоняй! И за разгрузкой сам проследи, нам с Михайлой недосуг, дело есть.

Павел резво кинулся выполнять отцово распоряжение, но взгляд, которым он при этом успел одарить двоюродного братца, Мишке очень не понравился. Такие взгляды Ратников хорошо знал еще по прошлой жизни. Мальчишеская зависть к ровеснику — дело понятное, вполне житейское, но тут отчетливо просматривалось другое, то самое, что он видел неоднократно, неожиданно для многих став депутатом: зависть и ревность к "счастливчику" и "баловню судьбы", выбившемуся на самый верх. И непоколебимое убеждение, что тому "просто повезло". И злобно-пророческое "высоко забрался — больно падать придется". Когда же долгожданное падение наконец состоялось, то "пророки" испытывали искреннее удовлетворение от собственной прозорливости, но при этом все равно не могли простить тот успех — так и точил изнутри злобный завистливый червячок: "Почему все ему? Ведь я такой же!"

При встрече на пристани Мишка это неприятное сходство отметил, но тут же выкинул из головы — других забот хватало. А вот сейчас обожгло: про Роську забыл! Бывший холоп, которого полузадушенному жабой Пашке приходится теперь принимать как родича! Помянет кузен от большого ума поручику его холопство, и туши свет: как пить дать, огребет Павлуша за все прошлые обиды и еще в кредит получит, так что ни один здешний лекарь не поможет. Не приведи господи, Роська его всерьез пришиб — вон как бабы-то на дворе надрываются.

К счастью, Павел оказался ни при чем: стоял в стороне и, криво усмехаясь, смотрел на драку. Точнее говоря, драки уже никакой не было — забияк растащили, но облегчение, наступившее при виде целой и невредимой физиономии двоюродного братца, длилось недолго. Совершенно неожиданно для Мишки героями дня оказались Роська, Демьян и… Мотька.

Штатный лекарь Младшей стражи согнулся и с трудом дышал: видимо, только что основательно получил в душу. Демка с перекошенным лицом молча рвался из рук удерживавших его отроков и, судя по всему, мечтал добраться до не менее злого, отчаянно ругавшегося Роськи, чей левый глаз стремительно наливался красным цветом и обещал в ближайшем будущем заплыть хорошим фингалом. В общей суматохе появления боярича никто не заметил, и Мишке пришлось рявкнуть во всю глотку, чтобы перекрыть общий шум:

— Смирна-а-а!

Отроки привычно замерли, кто-то из баб ойкнул, но и они заткнулись; суетившиеся во дворе холопы тоже остановились. Ходок, болтавшийся поблизости, заржал было, но то ли перекошенное Мишкино лицо произвело на него сильное впечатление, то ли заметил, как рука молодого сотника легла на висевший у пояса кнут — во всяком случае, кормчий, как человек опытный и разумный, не желал расставаться с остатками зубов, а потому быстро подавил свое веселье и только одобрительно хмыкнул. Никифора, стоящего у него за спиной, Мишка не видел, но чувствовал, что дядюшка вмешиваться не собирается — тоже имел все основания полагать, что племянник и сам справится.

— Козлодуи, вашу мать! Дмитрий! Доложить, что за циркус! Совсем охренели?!

— Слушаюсь, господин сотник! — Старшина моментально явился пред светлы очи боярича и бодро, как на плацу, отрапортовал:

— Поручик Василий с лекарем Матвеем повздорили… — Но вдруг, словно его кто ткнул локтем в бок, запнулся, немного подумал и закончил с несвойственной ему неуверенностью в голосе: — Ничего страшного, Минь, разнять успели.

— Что-о-о?!