Тем же вечером, когда Мишка перед сном вышел по нужде на двор, ему словно невзначай подвернулся Ходок. Может и впрямь случайно встретился, да только в доме, полном народу, угодить так, чтобы поблизости почти никого не оказалось, надо исхитриться, и у Мишки создалось впечатление, что его специально подкарауливали. И разговор у них получился как будто ни о чем, но все равно примечательный.
– Знаешь, из-за чего хозяин наследника-то своего сегодня драл? – поинтересовался Ходок, для затравки разговора.
– Нет, не любопытствовал, – равнодушно отозвался Мишка. Вообще-то он слышал, как дядюшка вразумлял Павла – довольно продолжительно и, кажется, от души, но Мишка, у которого и своих забот хватало, не обратил на это особого внимания. Мало ли с чего у Никеши случился острый приступ педагогической активности? Может, обнаружил серьезный недосмотр, допущенный Пашкой в его отсутствие, или просто профилактически – для острастки и в назидание на будущее. За что отец сына учит, никого не касается.
– Так из-за вас же, – сообщил Ходок с коротким смешком. – Павел над Роськой и Мотькой потешался, когда они связанные в дерьме ковырялись,мол, это вы хорошо придумали – вот чего в циркусе-то показывать! За это можно и цену со зрителей вдвое получить. Да еще изгаляться принялся – понукать и командовать. Они-то вначале никак приспособиться не могли – в две руки на двоих неспособно бадью ворочать. Ну, Пашка им и помог… приноровиться, – кормщик откровенно заржал. – Даже не переглянулись – в две руки тут же бадью вздели да советчику на голову и водрузили. Мы там аж животики надорвали! Ну, Пашка от такой обиды – в слезы, едва отплевался, сунулся к отцу жаловаться.
– И что дядька Никифор? – заинтересовался Мишка, который умудрился пропустить сей сладостный миг, и ему никто почему-то доложить не удосужился. Интересно, что и анкл Ник про случившееся ни словом не помянул. Отсутствие Пашки на ужине после всплеска воспитательной работы родителя окружающие сочли естественным и не удивились.
– Так я и говорю, – Ходок прищурился куда-то в сторону, будто рассматривал что-то интересное под крышей сарая, возле которого они стояли. – В ухо сыночку заехал, едва выслушав. А потом за шкибон, какого был – в дерьме, за сараи поволок, сам замазаться не погнушался. Там и добавил, с приговорами… Всякими. Я-то своим сразу отсоветовал зубы скалить… – для чего-то добавил он.
– Умный, значит, раз отсоветовал, – кивнул Мишка, подивившись про себя Никифору. Хотя дядюшка, поди, не глупей своего кормщика.
То, что Ходок и впрямь выводы из всего увиденного и услышанного сделал, стало ясно тут же.
– Дураки долго не живут, – совершенно серьезно проговорил он и неожиданно перешел совсем на другое. – Ребята на ладье еще сказывали, что ты Спиридона велел повесить на осине?
– Велел, – не стал отпираться Мишка, пытаясь разглядеть в темноте глаза Ходока. – А тебе его жалко, что ли?
– Да на кой он мне, – равнодушно пожал тот плечами. – Повесил и повесил… Просто любопытствую, за что так-то? Его же вроде вынудили. Под пыткой чего не скажешь…
– А мне плевать, почему! Он ПРЕДАЛ! – взорвался Мишка, разозлившись из-за этого непонятного разговора.
– Да понял я, понял… – больше ничего сказано не было, но Ходок ушел странно-задумчивый, не хуже, чем Никифор давеча.