Социал-­традиция

Если второй и третий сценарии не реализуются, в ближайшее время Россию ждёт пересмотр концептуальных основ политики и экономики, возвращение страны к естественной для неё модели развития. Страна, перестав быть сырьевым придатком, начнёт защищать собственные рынки, собственную идеологию и будет ставить перед собой исторические задачи.

Глава 9. Аксиомодерн

Бронзовый век. — Серебро и бронза: война дискурсов. — Аксиомодерн или новое варварство?

***

На дворе конец 1980-х — начало 1990-х годов. На филологических конференциях, в литературных журналах и на фестивалях не угасает тема Серебряного века, слегка разбавленная Бродским. Забытую, недооценённую в советское время эпоху необходимо срочно вспомнить и дооценить. Этот сакральный акт реабилитации рассматривается как веха исторического пути «новой России». Подтекст был следующим: культурное пространство в России выжжено тоталитаризмом, надо мысленно вернуться к последним тучным культурным годам, то есть к ценностям и достижениям Серебряного века, и тогда будет новый расцвет. Словом, на повестке дня — «Россия до 1913 года, которую мы потеряли».

Год от года новый тренд крепчает. На этом фоне о проблеме Бронзового века дерзают вспоминать лишь редкие «чудаки» вроде поэта и историка литературы Славы Лёна[218]. Любая попытка мыслить вне новой генеральной линии в культуре встречается в штыки. Концепции Бронзового века предъявляется абсурдное обвинение в том, что она продвигает идею литературного регресса, поскольку век Бронзовый всяко менее ценен, чем Серебряный. И неизбежный вывод: Серебряному веку лучше было бы вообще не заканчиваться, тогда и регресса никакого не будет.

А между тем в 1970-е годы авторы, осознавшие себя современниками новой поэтической эпохи — «бронзовой», а не «серебряной», — вовсе не думали о регрессе. Как раз наоборот. Холодной расслабленности и беспочвенности декаданса они противопоставляли обновлённую веру, вливая новую порцию поэтического «золота» в прежний литературный слиток. Век Бронзовый наследовал веку Золотому через поколение. Один из лидеров нового поколения Олег Охапкин сказал об этом в стихотворении, которое так и называется — «Бронзовый век», попутно перечисляя действующих лиц и исполнителей (Красовицкий, Ерёмин, Уфлянд, Горбовский, Соснора, Кушнер, Рейн, Найман, Бродский, Бобышев, Ожиганов, Кривулин, Куприянов, Ширали, Стратановский, Чейгин, Эрль, Величанский и «кто-то ещё»). Особо подчёркивается Охапкиным момент культурной инициации, которая совпадает с религиозным откровением:

                      ***
Он исторгнул из Храма лишних,
Торговавших талантом, чтобы
Воцарился в сердцах Всевышний,
А в торгующих — дух утробы.

И пошли по домам поэты.

Те, кто Бога встречали, — с миром.
А купцы разбрелись по свету
Золотому служить кумиру.

Разбрелися по всем дорогам,

Приступили ко всем порогам,
И на бронзовосерых лицах
Тихо Бронзовый век горел.

Единственное, быть может, что не получило тогда отражения в охапкинской мозаике, — это особая роль Николая Заболоцкого, уникальной литературной фигуры, стоявшей на границе «серебряного» и «бронзового» времени. Но это отдельный разговор.

Итак, поэты Бронзового века вернули культуре то, что было утрачено в декадансе, отвергнуто в футуризме и тщательно замаскировано в русской литературе советского периода, — вернули золото традиции, по-новому переосмысленной и отлитой в новом культурном сплаве.

Но вернёмся в 1990-е — к десятилетию переоценки ценностей. Само понятие «Бронзовый век» вызывало удивление, вопросы и какое-то подспудное неприятие. Интеллигенции не хотелось менять привычную систему координат, основанную на идее одной привилегированной эпохи. Кто-то воспринимал декадентские теософско-поэтические искания как школу эстетического вкуса. Кто-то призывал к культурной эмиграции в «подлинную» Россию.

В самом деле, использовать дух русского модерна как ultima thule — «последний предел», «крайний остров» — национальной культуры казалось очень соблазнительным. Это было удобное решение. Оно позволяло просто законсервировать разрыв, который когда-то провозгласили большевики, желая «сбросить Пушкина с корабля современности». Сам по себе этот разрыв не мог срастись и исчезнуть. Но мысль о его преодолении вытеснялась на задворки общественного сознания.