Я глубоко убежден в том, что не стоит труда, проводить социализм в его чистом виде, и скорее думаю, что социализм, гораздо раньше, чем он успеет проникнуть во все углы политического и промышленного устройства, до такой степени совершенно устранить то давление, которому он обязан своей властью, что он сам испугается ближайшего крупного социального движения, отступит перед ним и при этом оставит везде след нетронутого индивидуалистического либерализма, как либерализм сохранил остатки феодализма. Я думаю, что произведенное им разрушение маленьких автократий и капитализма, повлечет за собой усиление настоящих частных предприятий вместо того, чтобы подавить их; и я весьма склонен думать, что социалистические государства дойдут до того, что передадут чрезвычайно антидемократическим путем сравнительно довольно большие денежные средства в руки определенных лиц, которые, вследствие этого, как привилегированный класс, сделаются ненавистными лицам, постоянно стремящимся к равенству. Если я прав, то социализм, достигнув своего высшего пункта, будет так же отличаться от идеала «антигосударственных коммунистов» социалистической лиги 1885 года и от идеала господина Домела Ньювенхейса и его голландских коммунистических-анархических товарищей, как обычное христианство отличается от идеала апостолов и Толстого. Конечно, это не мой «принцип»: это лишь мое практическое мнение о положении. Но тот факт, что я не считаю несправедливым стать на подобного рода точку зрения и что я, не колеблясь, голосовал бы за того, кто представлял бы эту точку зрения, в противоположность человеку, обладающему воззрениями, названными мною кальвинистскими, – кажется кальвинистскому уму ясным доказательством того, что я не социалист, или же того, что я вообще так цинично равнодушен по отношению к «принципам», что собственно нельзя сказать представляю ли я собой вообще что-нибудь.
Чтобы окончательно решить вопрос, мы снова применим метод Джевонса. Вместо того, чтобы спросить: «Вы социалист или нет?» мы спросим: «До какой степени являетесь вы социалистом?» или еще более практично: «Что и в каких размерах желаете вы социализировать; и когда думаете вы произвести эту социализацию?» Когда вопрос выражен таким образом, исчезает всякий кажущийся повод для соглашения. Я бы хотел предложить еще несколько детальных вопросов. Стремитесь ли вы к социализации бумажной промышленности, постройки судов, железных дорог, угольных рудников, строительного промысла, доставления пищевых продуктов и портновского ремесла? Если да, то приняли ли вы во внимание социализацию книжной промышленности? И представляете ли вы себе, что в этом случае, Кельмскоттская книгопечатня и Довская переплетная будут соединены с государственной типографией в одно общество, во главе которого будет стоять Вилльям Моррис и Кобдэн Сендерсон, как чиновники, получающие жалование и находящиеся под началом товарища министра и члена кабинета? [Смерть Вилльяма Морриса, наступившая после того как это уже было написано, придает вопросу большее значение. Она заставляет нас сознавать насколько зависим мы от отдельных выдающихся лиц, когда приходится создавать что-либо, выходящее из ряда вон]
Стремитесь ли вы к социализации церкви науки, богослужений этических обществ и армии спасения? Если да, то стремитесь ли вы также к социализации театра и концертного зала? Желаете ли вы распространить переход в руки государства только на промышленность, или же вы желаете достигнуть государственной монополии путем подавления всякой частной спекуляции в промышленности? Или же в некоторых случаях вы будете монополизировать, а в других нет, смотря по обстоятельствам? Если вы, например, социализируете хирургию и живопись, то будете ли вы наказывать зубного врача за то, что он заключит с кем-нибудь частный договор, вытащить зуб за вознаграждение в один фунт, или же приговорите ли вы к денежному штрафу сэра Эдварда Берн Джонса, если он даром будет рисовать портрет своей дочери в часы, свободные от обязательных занятий.