Социализм с русским лицом

В данном случае истина опять смешивается с заблуждением. Конечно, духовная реализация возможна при любом строе, но при богоборческих режимах она предельно усложняется, тогда как традиционное общество ее наоборот облегчает.

Ю. П. Бартенев, идеолог Союза русских людей, уверял, что данная христианская «потусторонность» прочно укоренилась в менталитете русских. «Русский народ, – писал он, – глубоко проникшись бытовою стороною Православия, смотрит на жизнь земную, как на подготовление к бытию загробному, и, не пленяясь почестями и славою, выше всего ставит тихое и безмолвное житие…»

Разумеется, националисты были далеки от мысли отрицать необходимость социальных преобразований вообще. Они их вполне устраивали. Но только как определенные, частичные улучшения, совершаемые христианским государством и христианским обществом.

Протоиерей И. Восторгов уверял, что Церковь не отвергает, а наоборот, приветствует всякие попытки христианизировать общество, более того, она желает осуществить христианские начала в экономике, «способствовать уничтожению глубокой пропасти, лежащей между богатыми и бедными», обуздать эгоизм «богачей». И все это вовсе не из прагматических соображений, но «по побуждению чисто христианскому».

Бедность, согласно Восторгову, есть не порок, но может быть источником «порока, озверения и озлобления», стать препятствием на пути к Царству Божию, а задача христианской цивилизации заключается в борьбе с «бедностью и неравномерностью в распределении благ земных».

Не отрицал необходимости социальных преобразований и прот. Н. Стеллецкий. При этом он, правда, уверял, что у христианства нет какой-либо программы социальных преобразований. Однако оно считает возможным применять евангельские нормы в качестве «лучшего руководства в области временных отношений на земле». Стеллецкий даже считал, что христиане первыми указали на негативные моменты социального неравенства.

Весьма характерное суждение вынес Генц, заявивший: «… Как общественное явление нищета может и должна быть вовсе искоренена…».

А Митрополит Владимир (Богоявленский) так и вообще выступил с некоей самокритикой. На специальном собрании московского духовенства (30 октября 1906 года) он признал: Церковь огульно отрицает все доводы социал-демократов. И тем самым она «еще более укрепляет богатых в неотзывчивости на нужды бедных». «Что же удивительного, – спрашивал иерарх, – если поколебалось доверие и уважение к Церкви, если стали называть ее злой мачехой бедняков, а священников – союзниками буржуазии, адвокатами богатых и знатных?». А между тем, «вопиющую несоразмерность между богатыми и бедными видит каждый, кто хочет видеть», в силу чего нужно придать евангельской проповеди социальный характер.

Сам владыко в 1902 году, выступая перед началом нравственно-религиозных чтений для рабочих г. Москвы ни слова не сказал о социальной конкретике. Но уже в 1907 году он посвятил одну из своих брошюр рабочему вопросу. В ней митрополит защищал права работника и порицал эгоистические настроения работодателей.

Неправильно думать, что те националисты, кто замалчивал социальную проблематику или допускал, подобно о. Н.П. Розанову утверждение о том, что неправильно требовать повышения зарплаты, так как Христос ничего об этом не говорил, исходили из «классового эгоизма». Просто им была присуща некоторая «наивность», «простота», вытекающая из архаического мышления. Они чуждались резких изменений социальной действительности и надеялись на мирное, постепенное, «братское» и «соседское» разрешение вопросов. Эта «социальная простота» часто сквозит из высказываний даже тех националистов, которые всерьез занимались реальной политикой. Например, вождь Союза русского народа Дубровин (кстати, настроенный весьма антикапиталистически) всерьез хотел рекомендовать беднякам употреблять морковный чай вместо китайского, считая это одним из средств успокоения низов.

Признавая необходимость и неизбежность некоторого преобразования земного бытия, монархисты ставили его в зависимость от религиозно-нравственного совершенствования. По их искреннему разумению, оно должно предшествовать любым социальным реформам. Лишь проникшись духом христианских «максим», усвоив аскетическую «мораль» Восточной Церкви, человек сможет выработать правильное отношение к социальной действительности. А уже затем ему можно предпринимать осторожные шаги по ее частичному улучшению.

Духовная реализация должна была, таким образом освятить саму социально-экономическую деятельность, как бы «преосуществить» ее, направив по верному пути, реформировав земную жизнь опосредованно.