Социализм с русским лицом

После своей абсолютизации деньги начинают порождать деньги, часто даже при отсутствии самого производства вещей-товаров (примеры – отдача денег под проценты, спекуляция валютой и ценными бумагами). Таким образом, плотное вещество получает своего «бога» – абстрактную, но в то же время действенную в экономическом плане материальность.

Деньги и их заменители (ценные бумаги, кредитные карточки и т. д.) довлеют уже над самим производством, придавая материи идеальное измерение, сообщая ей характер чего-то существующего и несуществующего одновременно. Материя как бы «утончается», пародируя дух. Эта пародия значительно усиливает материализм, ведь денежное рабство, заставляющее делать деньги ради денег, выдает материю за дух, максимально привязывая к ней человека (который всегда тянется к хоть к какой-нибудь идеальности), закрывая для него путь к истинно духовному и истинно Божественному.

Подобная оценка присуща религиозному мышлению всегда – даже если не осознается им в полной мере.

Нетрудно заметить, что введение золотой валюты придает деньгам, т. е. средству обмена товарами, характер цели, которую ставит перед собой движение товаров. Деньги наделяются самостоятельной товарностью, превращаясь из простого выражения товарности в нечто самодовлеющее. И если из денег можно делать деньги, занимаясь ростовщичеством или спекуляцией валютой, то вздорожание денег приданием им золотого основания только способствует указанным операциям. Это и сумели уловить (по большей части стихийно, в силу самого общего религиозного воспитания) русские националисты начала ХХ века, что весьма усилило их неприязнь к нововведению Витте.

Вообще, неприязнь к «производителям денег» была в высшей степени присуща всему националистическому движению. Особенно доставалось банковскому капиталу. Зачастую критика банкиров была прямо связана с их непроизводительной деятельностью, которая характеризовалась как враждебная интересам промышленников.

В концептуальной системе Шипова промышленность, торговля и земледелие представлялись заинтересованными в существовании сильной и независимой государственной власти, поддерживающей их дешевым кредитом и охраняющей от разного рода потрясений. Напротив, «денежным» капиталистам выгодно ослабление государственности в результате смуты и внешнеполитических неудач. Они желают довести власть до такого положения, когда она будет нуждаться в значительных суммах, находящихся в руках банкиров, готовых выступить в качестве коллективного финансового диктатора. «Помимо всего этого, – замечал Шипов, – промышленник и, особенно, земледелец, прочно связывают свою судьбу с… государством, т. е. недвижимая их собственность принуждает… оседло жить под охраной… местного государственного строя, тогда как денежный капиталист, будучи ничем не связан, легко может перебрасывать свои богатства в ту страну, куда ему выгодно их поместить…».

Примерно такую же неприязнь правые испытывали и по отношению к непроизводительной биржевой деятельности. Наиболее радикальную позицию тут занимал Шарапов. Он ратовал за самодержавное государство, «уничтожившее биржу». Его хозяйственный идеал был противоположен экономическому порядку, основанному на «дорогих» (золотых) деньгах, на товарности денег и возможности бесконечных, паразитических манипуляций с процентными бумагами.

И тем не менее русские националисты так и не решились радикально и последовательно выступить против банкократии, выдвинуть требование национализации банковского капитала. Это во многом предопределило их поражение в идейной схватке с либерально-демократическими, прокапиталистическими силами.

Левая версия русского традиционализма

Итак, правые националисты свой шанс упустили. Но его упустили и националисты левого толка. В лагере российской левой существовало свое националистическое и самобытное крыло. И коли уж мы взялись за рассмотрение идеологий, то нам необходимо копнуть и в этом направлении. Тем более, что речь идет об актуальных вопросах, которые значимы и для современной политики. В частности – для современного левого движения.

Российские левые давно уже находятся в состоянии кризиса. Он начался как кризис коммунистической идеологии, приведший к распаду СССР и всего социалистического лагеря. Многие ожидали, что после этого возникнет новая левая сила, которая сумеет дать адекватный ответ на все вызовы современности. Но таковой силы не возникло.

КПРФ сохранила старую марксистскую фразеологию при отказе от революционной практики. Это вряд ли можно назвать идеологической реформацией. Компартия существует по инерции, оставшейся от советских времен. Такое существование может продлиться еще неопределенно долгое время, но ни о каком расширении речь уже не идет. При этом руководство партии время от времени делает попытки нащупать социализм с русским лицом, с русской спецификой.